Северский поднял руку — все остановились, замерли.

Тишина!

В неё медленно вплетаются чужие звуки. Они приближаются всё новыми и новыми шорохами, шумами. Это надвигается первая цепь карателей.

Тиканье ручных часов сливается со стуком сердца.

Надо без промедления, вихрем проскочить аспортовскую поляну.

Сумеем ли?

Северский с автоматом в боевом положении твёрдым шагом сошёл на поляну, рядом с ним комиссар Никаноров, группа автоматчиков. Потом вышел на поляну Македонский, спокойно повернулся назад, махнул рукой... И вся партизанская масса бесшумно пересекла опасную поляну и оказалась s противоположном лесу.

Ровно через пять минут после партизан на поляну выскочила немецкая моторизованная разведка, оглянулась, швырнула в небо несколько ракет.

Огромная солдатская масса заполнила поляну до отказа. Немцы окончательно распарились под тридцатипятиградусной жарой. Пилотки долой. А кое-кто и гимнастёрки поснимал, разулся.

Немцы окружили себя пулемётами, глядящими на леса, и начался большой привал.

Довольно сподручно разгромить этих измождённых крутогорьем и солнцепёком карателей, но делать этого ни в коем случае было нельзя. Попробуй только — заработает вся карательная машина в составе десятков тысяч солдат и офицеров, и ни одному партизану несдобровать.

Два часа отдыхали каратели первой колонны, лишь слегка углубившись в лес; два часа в километре от них таились партизанские отряды, не выдавая себя ни единым вздохом.

Неожиданный огневой шквал вспыхнул на Пескуре.

Вихман?

Сухие гранатные взрывы чередовались с треском автоматов, а минут через пять-шесть глухо что-то охнуло, ещё раз, ещё...

— Наши мины? — Комиссар посмотрел на Северского. — Молодец Лёня, даёт жизни... Всем приготовиться... — Команда была дана шёпотом, пошла по всему строю.

И немцы поднялись и зашагали... за отрядами.

Партизаны выше, каратели за ними... Ещё две тысячи метров — и Хейроланский хребет. Немцы, идущие за партизанами, перекидываются ракетами с теми, кто там, за Хейроланом.

Партизаны дошли до древней оборонительной линии — развалин из бутового камня. Она довольно чётко легла под хребтом, концы её загибались к северо-востоку. Не то скифы, не то тавры века назад, наверное, сдерживали тех, кто пытался через хребет прорваться в просторную Альминскую долину, синеющую за спиной Хейролана.

Стоп! Северский задержал движение, приказал, соблюдая полную тишину, залечь за потемневшими камнями. Каждый выбирал рубеж поудобнее, углубляя его чуть ли не голыми руками — лопат сапёрных солдатских было мало.

Может, это и есть последняя линия жизни?!

Немецкие разведчики уже метрах в трёхстах — с них не спускали глаз, — рассматривают натоптанные тропы.

И в это самое время снова раздаются взрывы на Пескуре — глухие, но мощные, — а потом оттуда же доносится дробь автоматов.

Вдруг взлетают ракеты, немецкие разведчики стоят в нерешительности, а потом все сразу начинают скатываться в сторону Депорта.

Непонятно!

Позже выяснили: каратели решили, что партизаны обвели их вокруг пальца: для обмана выделили только небольшую группу, которая шла на Хейролан, а основная масса каким-то необычным манёвром вышла из-под преследования и осталась на Пескуре.

Солнце лизнуло Аппалахский хребет и быстро скатывалось за него. Лес мгновенно сменял краски, темнел и окутывался в сумеречную пелену.

Наступила южная ночь — многозвёздная, чернильной темноты в ущельях и с белёсыми отсветами на косогорах.

Вдруг лес вспыхнул огнями — это запылали костры карателей. Над всем табором прыгали ракеты самых различных цветов. Их швыряли беспрестанно, боясь даже мгновенной паузы. Где-то на Чучельском перевале расплывался багровый огненный столб — горел лес, несло смрадом.

Надо было немедленно прощупать лазейку, которая позволит просочиться в тыл первой немецкой цепи.

Македонский зовёт к себе знаменитого проводника Дмитрия Косо-бродского, патриарха большущей династии саблынских крестьян.

Дядя Дима — как мы его называли — стоит перед Македонским. Поджарый, с прямым острым носом, до удивления маленьким ребячьим подбородком.

— Ну, дядя Дима, понимаешь обстановку...

— Трудно.

— А если вдвоём пока рискнём, а?

— Что ж, без риска нельзя, — обыденно говорит Кособродский, забрасывает за плечо карабин. — Шагаем, Македонский.

Они пошли.

Ущелье узкое-преузкое, забитое буреломом и сырое, как могила.

У Дмитрия Дмитриевича кошачьи глаза — он видит ночью. И надо быть волшебником, чтобы тихо проползти по дну полусухого русла, на берегах которого стояли немцы, перекликаясь друг с другом.

Проползли метров триста, повернули назад, доложили Северскому: «Можно проскочить!»

Северский тихо собрал командиров.

— Даю десять минут для предупреждения каждого партизана в отдельности: кто нарушит тишину, будет расстрелян.

И колонна поползла, как змея — бесконечно длинная, гибкая. Она жалась ко дну теснины, почти не дышала, ползла по-пластунски, боясь шевельнуть веточку.

Восемьсот партизан после полуночи оказались на Конке — так назывался один из крутых уступов горной гряды. Это уже был тыл первой карательной линии.

Спали с насторожённым слухом, улавливали цокот копыт на лесных дорогах.

Но одно чудо уже совершилось: первая карательная волна прошла через партизан, так и не задев их.

Впереди вторая волна. Она уже накатывалась с Чучельского хребта, шумела, швыряла ракеты.

И опять отряды спускаются на Депорт. Ни на секунду не ослабевает внимание, наши разведчики — наиболее опытные партизаны — видят лучше, чем видит лесной зверь, слышат тоньше, чем горная косуля.

Замерли, а через минуту засекли два эскадрона румынской кавалерии. Она на рысях проскакала по Аспортовской дороге. Где-то невдалеке загудели моторы... Северский с ошеломляющей быстротой перебросил колонну снова в сторону Хейролана. Едва успели войти в лес, как фашистские машины заполнили поляну Депорт. Партизаны опять-таки залегли на рубеже древней оборонительной линии. Одним словом, всё началось, как вчера.

Вторая волна карателей накатывалась ощутимее. Приготовились к последнему бою — другого ничего уже не дано.

Солнце поднялось над Чатыр-Дагом, партизаны разгружали карманы от гранат, вставляли в «партизанскую артиллерию» запалы.

И вдруг, как из-под земли, появился Леонид Вихман.

— Важные документы! — тяжело переводя дыхание, сказал моряк, протягивая командующему полевую сумку, и тут же замертво уснул.

Позвали переводчика. В числе ценных бумаг была обнаружена оперативная карта Большого «прочёса» заповедника. С немецкой пунктуальностью были расписаны пути всех карательных батальонов, указано время их появления в том или ином пункте.

— Скорее переводи, — требовал Северский.

«16.00. Четыреста шестнадцатый батальон, остановка Аспорт, привал два часа».

Точно! Так вчера и было.

«Контроль дороги Аспорт — Бешуй... Кавалерия и танковая группа Тупешты».

Да, да, сейчас на Аспорте танки.

А вот данные о силе первой наступательной волны. «В первой колонне участвует 23-й батальон горных стрелков, 3-й батальон горных стрелков, 14-й пулемётный батальон, резервная группа и 2-й батальон горных стрелков. Каждый батальон проводит операцию по прилагаемой схеме; места, не охватываемые основным движением батальонов, прочёсываются отдельными группами. В каждом батальоне иметь 35 пулемётчиков, приданных из пулемётного батальона. Указанные пулемётчики группами двигаются параллельно движению, охватывая весь прочесываемый район...»

В трофейной полевой сумке нашлось приложение к основному приказу, которое разъясняло: вторая колонна не должна двигаться далее Аспорта, она обязана обеспечить тыл Хейроланской группировки.

Вот это да! Неужели?

В плане так, именно так, а что будет на деле?

Северский собрал молниеносно командирский совет, познакомил его с содержанием трофейных документов, упрямо спросил: