Елизавете захотелось поговорить: тишина становилась невыносимой. Она позвонила в позолоченный колокольчик.

– Найдите графа Лейстера. Пусть он срочно явится ко мне, – она повертела перо в руках, – дело государственной важности.

Дадли явился через час, запыхавшийся от быстрой ходьбы, но, как всегда, улыбающийся и галантный. Он склонился к руке Елизаветы.

– Ваше Величество хотели меня видеть? – спросил он, выпрямившись.

– Наша ревностная католичка продолжает плести против меня интриги. – Елизавета бросила на стол пачку писем. – Вот, ты ведь видел, что там написано. Кроме борьбы за веру здесь внутри Англии идет борьба за трон. Мой трон! – Королева выпрямила и без того прямую спину еще сильнее. – Мы предоставили Марии убежище в нашей стране. И что получили? Черную неблагодарность. Заговор, цель которого – убить законную королеву!

– Что вы намерены предпринять? – граф внимательно посмотрел на Елизавету. Он чувствовал ее нерешительность, но пока не мог понять, как действовать ему самому. Для этого следовало разобраться в истинных желаниях королевы.

– На эшафот. – Елизавета показала пальцем на лежавшую перед ней бумагу.

– И ты не в силах решиться, Бэт? – так обращаться к королеве мог себе позволить лишь он. – Почему? Разве это не заслуженная кара для той, которая не захотела быть благодарной по отношению к тебе? Тем более, так постановил суд. Были рассмотрены доказательства, включая письма, что лежат перед тобой. Мария подписала себе приговор, откровенно излагая на бумаге вынашиваемые планы.

– Казнь Марии вызовет скандал. Всех остальных участников заговора давно казнили…

– Разве тебя когда-нибудь смущали скандалы? – Дадли улыбнулся. – Ничего страшного не произойдет. Тебя могут опять проклясть, не более. Остальные казнены, следует казнить и Марию. Ну, только если не так жестоко.

Елизавета прошлась по комнате, крепко сжав руки перед грудью. За последние месяцы она успела не раз вспомнить, как участники заговора умирали в ужасных мучениях по ее личному приказу. Говорить вслух о том, что ей была противна сама идея казни, лишения жизни человека, пусть и достойного именно такого конца, королеве не хотелось даже Роберту. Он же стоял, наблюдая за ней и терпеливо ожидая продолжения разговора.

– Пожалуй, я подпишу приговор. Но распоряжусь не казнить Марию до тех пор, пока я не дам отдельное указание. Мне не хотелось бы принимать скоропалительных решений.

– Ты можешь подписать позднее. Зачем подписывать заранее? – Дадли удивился. Разобраться в том, что творится в голове у его подруги детства, ему иногда удавалось с трудом.

А Елизавета явно повеселела. Она махнула рукой в сторону бумаги.

– Некоторые мои советники очень настаивают на подписании. Я подпишу. А эшафот подождет, – в ее голове неожиданно сам собой родился план. Он еще толком не оформился в нечто определенное, но уже заставлял действовать.

На бумаге появилась подпись. Зазвенел колокольчик.

– Передайте моему секретарю, – Елизавета запросто отдала приговор суда одной из фрейлин и отправила ее восвояси.

– Ну, теперь точно всем будет известно о твоем решении, – медленно произнес Дадли, пытаясь угадать, что замышляет королева.

– Я не делаю из своих указов секрета, – эти слова полностью противоречили осторожной политике Елизаветы. Она заключалась именно в том, чтобы все окутать завесой тайны, дабы запутать иностранных шпионов, просто кишащих при английском дворе, – приговор полежит у секретаря, – добавила королева, – подписанный.

«Странно, – подумал Роберт, покинув покои Елизаветы, – она не предупредила об отсрочке казни».

Замок Фотерингей летом выглядел прекрасно: река, огибающая старинное здание, зеленые луга, простирающиеся вокруг, и высокие, строгие башни самого замка, дополняющие живописную картину. Когда-то здесь родился Ричард Третий. Замок процветал, но с годами он постепенно приходил в запустение. Однажды, приехав в Фотерингей, Елизавета заметила:

– Красивое место, но навевает тоску.

С приездом Марии Стюарт в замке веселее не стало. Ее перевезли сюда сразу после раскрытия заговора – осенью. И с тех пор она ждала своей участи, проводя время в непрестанных молитвах. Зимой Фотерингей и вовсе выглядел удручающе. Сильные ветры обрушивались на стены замка, прорываясь в окна и двери, завывая страшными звуками в коридорах, поднимая в воздух с земли засохшую прошлогоднюю листву. Дожди лились с неба, словно там скопилось неслыханное количество воды, которую срочно надо было излить на землю. Марии казалось, ее уже начали оплакивать ангелы, и надежда остаться в живых таяла с каждым днем.

В начале февраля она услышала стук топора, доносившийся откуда-то из глубины замка. Мария вызвала слугу:

– Что происходит? – спросила она дрогнувшим от волнения голосом.

Слуга побледнел. Суд вынес свой приговор, и Марии было прекрасно известно, о чем в нем говорилось. Но сказать в лицо бывшей королеве правду у него никак не поворачивался язык. Ведь для ее казни в главном зале возводили эшафот.

– Елизавета все-таки подписала приговор суда?

– Неизвестно, – пролепетал слуга.

Он на самом деле не знал: официально Елизавета о предстоящей казни не объявляла. А решение суда могли счесть достаточным основанием для возведения эшафота и без подписи королевы. Мария рухнула на стул.

– Они не посмеют. Они не посмеют казнить королеву Франции и Шотландии. Им не дадут, не позволят. Со мной силы Божьи, – бормотала она, забыв о стоявшем у двери слуге, – мне придут на помощь. Меня освободят, спасут, вызволят отсюда.

Слуга с сожалением смотрел на сидевшую перед ним женщину. Мария была младше Елизаветы почти на десять лет, но к сорока пяти годам выглядела совершенной старухой. Годы, проведенные в изоляции в Англии, состарили ее – ни балов, ни охоты, ни мужчин, расточавших комплименты. Одно развлечение оставалось у Марии все это время: тайная переписка с врагами английской короны, желавшими передать ее Шотландской королеве-католичке. Французский и испанский короли на словах поддерживали Марию. Но где они сейчас со своей помощью? Знают о постигшей ее участи и не пытаются повлиять на Елизавету…

Утром на следующий день, едва взошло солнце, за ней пришли. Без церемоний в комнату вошло несколько человек. Ей велели одеться и следовать в главный зал. Мария прекрасно помнила, как туда идти: день за днем последние месяцы в зале проходил суд. Она покорно побрела навстречу смерти. Ночь, проведенная в молитвах, осталась позади, как и вся жизнь, из которой почему-то сейчас вспоминались лишь годы, проведенные во Франции. Как же ее там баловали, как ею восхищались! Мария даже слегка улыбнулась. По дороге на эшафот перед ее глазами продолжали мелькать сцены из той, счастливой жизни. Прошлое уносило Марию дальше и дальше от страшного настоящего, пока она, наконец, вплотную не подошла к возведенному помосту.

Народу в зале было много: поглазеть на казнь пришли все, кто мог. Марии завязали глаза белоснежным платком и заставили встать на колени. Палач занес топор над ее шеей, но неожиданно его рука дрогнула. Топор оставил на коже Марии глубокую царапину. Из раны полилась кровь. Толпа ахнула. Палач ударил второй раз, но и тут голова не отделилась от тела. Душераздирающие крики обреченной на смерть мученицы не затихали. С третьего раза палачу удалось сотворить свое страшное дело, и голова покатилась по деревянному настилу. Палач поднял голову за волосы. Неожиданно с глухим звуком она упала обратно на пол: в его руках остался лишь рыжий парик. Кто-то засмеялся.

– Смерть изменнице! – прокричала толпа.

Елизавета принимала послов. Посол Испании вошел к ней последним.

– Мы слышали, казнь королевы Шотландии Марии Стюарт все-таки состоялась, – сказал он, поклонившись.

Беседа шла на испанском. Обычно Елизавета обходилась без переводчиков, так как превосходно владела несколькими иностранными языками.