Детей почти никогда не приводили, но время от времени кто-то появлялся – как правило, девочка (очень редко – мальчик), крепко держащаяся за родительскую руку. Терез показывала малышке кукол, которые, как она полагала, могли ей понравиться. Она была терпелива, и в конце концов одна из кукол вызывала ту метаморфозу в детском лице, тот отклик на вымысел, ради которого всё и было задумано; обычно именно с этой куклой ребёнок и уходил.

И вот как-то вечером после работы Терез увидела миссис Робичек в кафе-пончиковой через дорогу. Терез частенько заходила туда выпить чашку кофе перед тем, как идти домой. Миссис Робичек была в глубине кафе, у конца длинной изгибающейся стойки, и макала пончик в кружку с кофе.

Терез стала проталкиваться и протискиваться к ней сквозь толпу девушек, кофейных кружек и пончиков.

– Здравствуйте! – выдохнула она, добравшись до локтя миссис Робичек, и повернулась к стойке, словно чашка кофе была единственной её целью.

– Здравствуйте, – ответила миссис Робичек с таким безразличием, что Терез почувствовала себя уничтоженной.

Она не осмеливалась снова посмотреть на миссис Робичек. И при этом плечи их вообще-то были прижаты друг к другу! Терез уже выпила половину своего кофе, когда миссис Робичек произнесла без выражения:

– Мне на метро «Индепендент». Интересно, выберемся ли мы когда-нибудь отсюда.

Голос её звучал вяло, не так, как в тот день в кафетерии. Сейчас она снова была сгорбленной, едва ползущей по лестнице старухой, такой, какой Терез её однажды увидела.

– Выберемся, – заверилаТерез.

Она с усилием проложила их путь к двери. Ей тоже нужно было на метро «Индепендент». Мало-помалу продвигались они в неповоротливой толпе ко входу в метро, пока их постепенно и неотвратимо не втянуло вниз по ступенькам, как частички отбросов в дренажную воронку. Оказалось, что обе они выходят на Лексингтон, хотя миссис Робичек жила на Пятьдесят пятой улице, чуть восточнее Третьей авеню. Терез зашла с ней в кулинарию, где миссис Робичек хотела купить себе что-нибудь на ужин. Терез бы самой тоже не помешало купить чего-нибудь для своего ужина, но почему-то в присутствии миссис Робичек она на это не решилась.

– У вас дома есть еда?

– Нет, я потом что-нибудь куплю.

– Почему бы вам не поужинать со мной? Я совершенно одна. Пойдёмте.

В заключение миссис Робичек пожала плечами, будто это было сделать легче, чем улыбнуться.

Желание вежливо запротестовать продержалось у Терез всего секунду.

– Спасибо! С радостью.

Потом она увидела на прилавке торт в целлофане – фруктовый торт, похожий на большой коричневый кирпич с красными черешнями сверху, – и купила его в подарок миссис Робичек.

Дом был такой же, как у Терез, только из песчаника и гораздо темнее и мрачнее. В коридорах было совсем темно, и когда миссис Робичек включила свет на третьем этаже, Терез увидела, что дом не особенно чист. Комната миссис Робичек также не блистала чистотой, и постель была неубрана. «Интересно, – подумала Терез, – она встаёт по утрам такая же уставшая, как ложится спать?» Миссис Робичек оставила её стоять посреди комнаты, а сама двинулась в маленькую кухоньку, тяжело ступая и унося пакет с продуктами, который забрала из рук у Терез. Терез чувствовала, что теперь, оказавшись дома, где её никто не видит, миссис Робичек дала себе волю не скрывать усталости.

Терез так и не смогла вспомнить, как это началось. Она не помнила разговора, который этому прямо предшествовал, да разговор, конечно, и не имел значения. А случилось то, что миссис Робичек стала постепенно отдаляться от неё, как-то странно, будто в трансе. Речь её внезапно превратилась в невнятное бормотание, и она легла навзничь на неприбранную постель. Из-за продолжающегося бормотания, слабой извиняющейся улыбки, жуткой, шокирующей уродливости короткого грузного тела с торчащим животом, из-за виновато склонённой головы, которая всё ещё вежливо была обращена к Терез, Терез не могла заставить себя слушать.

– У меня когда-то был свой магазин женской одежды в Квинсе. О, прекрасный, большой, – сказала миссис Робичек, и Терез уловила хвастливую нотку и невольно начала слушать, ненавидя себя за это. – Знаете, такие платья с талией углом и маленькими пуговками доверху. Знаете, года три-пять назад…

Миссис Робичек невразумительно расставила негнущиеся пальцы у себя на талии. Короткие пальцы и близко не могли охватить переднюю часть тела. Миссис Робичек казалась очень старой в тусклом свете лампы, от которого у неё под глазами залегли чёрные тени.

– Их называли платья «Катерина». Помните? Это я их моделировала. Они из моего магазина в Квинсе. Знаменитые очень даже!

Миссис Робичек встала из-за стола и прошла к маленькому сундучку у стены. Она открыла его и, продолжая говорить, стала вытаскивать оттуда прямо на пол платья тёмной, тяжёлой на вид материи. Она подняла гранатово-красное бархатное платье с белым воротничком и крошечными белыми пуговками, буквой «V» сбегавшими вниз по передней части узкого лифа.

– Видите, у меня их полно. Я их делала. Другие магазины копировали.

Уродливая голова миссис Робичек гротескно склонилась над белым воротничком платья, который она захватила подбородком.

– Вам нравится? Я вам одно дарю. Идите сюда. Идите сюда, примерьте.

Мысль о примерке платья вызвала у Терез отторжение. Если бы только миссис Робичек снова прилегла отдохнуть. Но Терез послушно встала, словно у неё не было своей собственной воли, и подошла.

Дрожащими и назойливыми руками миссис Робичек прижала к ней чёрное бархатное платье, и Терез вдруг представила, как она обслуживает покупателей в магазине, суматошно навязывая им джемперы, потому что никак иначе выполнить то же самое действие она не могла бы. Терез вспомнила – миссис Робичек говорила, что работает во «Франкенберге» четыре года.

– Вам больше нравится зелёное? Примерьте его.

И в миг, пока Терез колебалась, миссис Робичек бросила это платье и взяла другое, тёмно-красное.

– Я пять их продавала девушкам в магазине, но вам я одно дарю. Остатки, но они до сих пор в моде. Это нравится больше?

Терез больше нравилось красное. Ей нравился красный цвет, особенно гранатово-красный, и она любила красный бархат. Миссис Робичек подтолкнула её к углу, где Терез смогла раздеться и положить одежду на кресло. Но она не хотела этого платья, не хотела, чтобы ей его дарили. Ей это напоминало о том, как в Доме она получала обноски после старших детей, потому что её считали практически одной из сирот, составлявших половину школы и никогда не получавших посылок извне. Терез скинула джемпер и почувствовала себя совершенно голой. Она обхватила себя за руки выше локтей – кожа там была холодной и нечувствительной.

– Я шила, – упоённо говорила сама с собой миссис Робичек. – Как я шила, с утра до ночи! Под моим началом были четыре девушки. Но у меня стали плохие глаза. Один ослеп, вот этот. Надевайте платье.

Она рассказала Терез об операции на глазе. Он был не полностью слепым, только частично. Но было очень больно. Глаукома. Он и сейчас болел. Он и ещё спина. Ступни. Косточки.

Терез поняла – миссис Робичек рассказывает о всех своих неприятностях и невезенье, чтобы ей, Терез, стало ясно, почему она опустилась до работы в универмаге.

– Подходит? – уверенно спросила миссис Робичек.

Терез посмотрела в зеркало на двери шкафа. В нём отражалась длинная тонкая фигура с узковатой головой, будто сияющей пламенем по контуру – ярко-жёлтый огонь, сбегающий к ярко-красной планке на каждом плече. Платье ниспадало ровными складками почти до лодыжек. Это было платье королевы из сказок, цвета более насыщенного, чем цвет крови. Она сделала шаг назад, пальцами за спиной стянула свободно сидящее платье, так, что оно облегло рёбра и талию, и посмотрела в свои тёмные зеленовато-карие глаза в зеркале. Она знакомилась сама с собой. Вот это и была она, а не та девушка в блёклой клетчатой юбке и бежевом джемпере, не та девушка, что работала в отделе кукол «Франкенберга».