Фактически все коммунистические системы Западной Европы выросли из христианско-теологического мышления. «Утопия» Мора [207], «Город Солнца» доминиканца Кампанеллы [208], учения последователей Лютера Карлштадта [209] и Томаса Мюнцера [210], государственный социализм Фихте [211]. Все то, о чем мечтали и писали Фурье, Сен-Симон [212], Оуэн [213], Маркс и сотни других, в значительной мере возникает вопреки знанию и воле из священнического морального негодования и схоластических понятий, которые скрытно использовались в политэкономической мысли и общественном мнении по социальным вопросам. Сколько от естественного права и понятия государства Фомы Аквинского [214] еще присутствует у Адама Смита и тем самым — с обратным знаком — в «Коммунистическом манифесте»!
Христианская теология является бабушкой большевизма. Любые абстрактные рассуждения об экономических понятиях вне экономического опыта, если их смело и честно довести до конца, каким-нибудь образом приводят к логическому заключению против государства и собственности, и лишь ограниченность взгляда не позволяет этим материалистическим схоластам увидеть, что в конце их мыслительной цепочки стоит ее начало: осуществленный коммунизм есть авторитарная бюрократия. Для реализации этого идеала необходима диктатура, господство страха, вооруженная сила, неравенство между рабами и господами, начальниками и подчиненными, короче – московская система. Но есть два вида коммунизма: один – верующий из доктринерской одержимости или женской сентиментальности, с чуждостью и враждебностью к миру отвергающий богатство порочных счастливчиков и бедность несчастных, но гордых людей. Он заканчивается или туманной утопией или уходом в аскезу, монастырь, богему и бродяжничество, где проповедует никчемность всех экономических стремлений. Другой – «мирской», реально-политический, пытается из зависти и мести либо разрушить общество посредством своих приверженцев, где те в силу своих индивидуальных качеств и личных талантов занимают слишком низкое место, либо поднять за собой массы на основе какой-нибудь программы, чтобы удовлетворить свою жажду власти. Но и он охотно прячется под покровом религии.
Марксизм также является религией, не с точки зрения его творца, а в том смысле, который ему придала революционная свита. В нем есть свои святые, апостолы, мученики, отцы церкви, своя Библия и свое миссионерство. В нем есть догмы, суды над еретиками, ортодоксия и схоластика, но, прежде всего, народническая мораль, или точнее две – для верующих и неверующих, — как и в любой другой церкви. Большая ли разница в том, что его учение насквозь материалистично? Разве не менее материалистичны священники, которые с агитационными целями вторгаются в экономические вопросы? А что же такое христианские профсоюзы? Не что иное, как христианский большевизм. С начала рационалистической эпохи, то есть с 1750 года, материализм существует как с христианской терминологией, так и без нее. Если смешиваются понятия бедность, голод, нищета, работа, и заработок — с моральным оттенком в словах «богатство» и «бедность», «справедливость» и «несправедливость», — после чего выдвигаются социальные и экономические требования пролетарского типа, то есть требования денег, то это материализм. И тогда с внутренней необходимостью на месте главного алтаря появляется секретариат партии, на месте жертвенника — избирательная касса, а профсоюзный чиновник становится наследником св. Франциска [215].
Материализм больших городов является формой практических суждения и действия, при этом «верой» может быть что угодно. Это способ «экономически» рассматривать историю, общественную и собственную жизнь и понимать под экономикой не жизненное призвание и содержание, а метод добывания как можно меньшими усилиями как можно большего количества денег и удовольствий: panem et circenses. Большинство сегодня даже не понимает, насколько материалистически оно мыслит и существует. Можно неистово молиться и каяться, постоянно повторять слово «Бог» [216], можно даже быть священником по профессии и убеждению и все равно оставаться материалистом. Христианская мораль, как и любая мораль, является моралью самоотречения и ничем иным. Кто этого не чувствует, тот материалист. «В поте лица твоего будешь есть хлеб» [217] — это значит, что не нужно воспринимать суровость жизни как бедствие и пытаться обойти его с помощью партийной политики. Однако для пролетарской предвыборной пропаганды это высказывание не годится. Материалисту милее есть хлеб, который в поте лица своего добыли другие: крестьянин, ремесленник, изобретатель, хозяйственник. Между тем, знаменитое игольное ушко, через которое проходят некоторые верблюды, слишком узко не только для «богатых», но и для всех тех, кто путем забастовки, саботажа и выборов вымогает повышение заработной платы и сокращение рабочего времени, как и для тех, кто руководит этой деятельностью ради своей власти.
Это утилитарная мораль рабских душ: рабских не только по положению в жизни — мы все без исключения находимся в рабской зависимости от судьбы по рождению в определенное время и в определенном месте, — а через пошлое стремление смотреть на мир снизу. Главное здесь в том, завидуют ли жизни в богатстве или равнодушны к ней, признают ли или ненавидят и хотят свергнуть того, кто благодаря своим личным качествам достиг ранга руководителя, например, когда бывший ученик слесаря становится изобретателем и владельцем фабрики. Но этот материализм, для которого самоотречение остается непонятным и смешным, есть не что иное, как эгоизм отдельных людей или классов, паразитический эгоизм неполноценных, рассматривающих экономическую жизнь других и всего общества в качестве объекта, из которого как можно меньшими усилиями нужно ш и сосать как можно больше жизненных удовольствий — panem et circenses. Личное превосходство, прилежность, успех, радость от своих достижений считается здесь злом и рассматривается как грех и предательство. Такова мораль классовой борьбы, которая объединяет все это под вывеской «капитализм», с самого начала понимаемой этически. Она имеет целью вызвать ненависть пролетариата и одновременно старается слить наемных работников в единый политический фронт с низами крупных городов.
Только «рабочий» может и должен быть эгоистом, но не крестьянин или ремесленник. Он один имеет права вместо обязанностей. Другие имеют только обязанности, но не права. Он является привилегированным сословием, которому другие должны прислуживать своим трудом. Экономическая жизнь наций существует ради него и должна быть организована только для его удовольствия, и не важно, гибнет ли она при этом или нет. Это мировоззрение было разработано классом народных представителей и академического сброда — от литератора и профессора до священника. Оно деморализует нижние слои общества для того, чтобы мобилизовать их для утоления своей ненависти и жажды власти. Поэтому становятся неудобными и никогда не упоминаются такие (в отличие от Маркса) благородно и консервативно мыслящие социалисты, как Лассаль [218], приверженец монархии, и Жорж Сорель [219], считавший защиту Отечества, семьи и собственности первейшей задачей пролетариата, о котором Муссолини сказал, что обязан ему больше, чем Ницше.
Из всех видов теоретического социализма или коммунизма естественно победил наиболее пошлый и лживый в своих конечных целях, который совершенно бесцеремонно разрабатывался для того, чтобы обеспечить профессиональным революционерам власть над массами. Не имеет значения, называется ли он марксизмом или нет. Не важно и то, какая теория поставляет революционные лозунги для пропаганды или за какими нереволюционными мировоззрениями он скрывается. Речь идет только о практическом мышлении и воле. Кто сам пошл, тот пошло мыслит, пошло чувствует и поступает и не станет другим оттого, что наденет на себя облачение священника или поднимет национальный флаг. Тот, кто в современном мире основывает профсоюзы и рабочие партии или руководит ими [220], почти неизбежно и очень скоро подпадает под власть марксистской идеологии, которая под общим именем капитализма дискредитирует и преследует любое политическое и экономическое руководство, общественный порядок, авторитет и собственность. Он тотчас обнаружит у своих последователей ставшее уже традиционным понимание экономической жизни как борьбы классов и должен следовать ему, если хочет оставаться вождем. Таким образом, пролетарский эгоизм в своих целях и методах является формой, в которой уже почти столетие осуществляется «белая» мировая революция, и неважно, называет она себя социальным или социалистическим движением, и желают ли ее руководители демонстративно быть христианами [221] или нет.
