Осматриваюсь. Неужели ту избушку разобрали? Нет, стоит, как и прежде, под нависшей скалой. Медленно иду между аккуратных, со следами грабель, грядок. По-моему, здесь уже и делать нечего! Но где же Абакумов? Никого нет. Обхожу домик, метеорологическую площадку и вдруг останавливаюсь...
На дорожке стоит девушка и, приподняв край широкой оборастой юбки, с сокрушением осматривает вырванный огромный клок.
— Не надо лазить по деревьям, ты уже не маленькая! — назидательно обращается она к самой себе. Вот чудачка!..
Я невольно останавливаюсь и рассматриваю ее, пока она занята своей юбкой. Красивой ее не назовешь... Смуглая, черноглазая, лобастая, с большим ртом, коротким носом, насупленными черными бровями и густейшей копной развевающихся, перепутанных ветром темных волос. Сибирская колдунья! Высокая, гибкая, ловкая и вместе с тем угловатая и непосредственная.
Она поднимает голову, сразу выпрямляется, и мы долго серьезно рассматриваем друг друга. Что-то на меня находит, и я, вместо того чтобы поздороваться, смотрю на нее и молчу.
О чем я думаю в это время? А ни о чем! Это я уже потом подумал, что Лиза плоть от плоти этой мощной, свободной и прекрасной природы. Художник бы сказал: «Вписана в ландшафт!» Бывает, что человек не вписывается в пейзаж, не подходит к нему. Но Лизу я и представить бы не мог вне этого простора, тишины, немеркнущего солнца, упругого плеска реки, птичьих голосов.
Мы одновременно нарушили молчание.
— Лиза?
— Николай?
Она протянула мне маленькую горячую, шершавую руку. Пожатие ее было искренне и крепко. На Лизе была вылинявшая на солнце красная блузка с подвернутыми рукавами. Смуглая обветренная рука по самый локоть в царапинах и ссадинах — следы лазания по деревьям и скалам. Кокетство ей, видно, было чуждо или еще не проснулось.
— Я одна дома,— сказала Лиза,— папа ушел на охоту. Он хочет угостить тебя свежей дичью. Я тоже тебя ждала. Папа много рассказывал про тебя и профессора Черкасова. Есть хочешь?
У нее низкий, глуховатый голос удивительно своеобразного тембра — никогда такого не слышал! Вообще Лиза ни на кого не походила. Она одна такая. И странно, с этой самой первой встречи я почувствовал в ней сильный, самобытный характер и ощутил некую тревогу. Было ли это предчувствием, но я понял, что встреча с ней не пройдет мне даром.
— А оленье молоко ты будешь пить? — с сомнением спросила она.
— Буду. Я уже его пил однажды.
Лиза провела меня в дом. В комнатах было чисто, свежо и просторно. Звериные шкуры на стенах, ситцевые занавески на окнах, охапка цветущего шиповника в глиняном кувшине на столе. А пол посыпан душистой травкой.
Лиза протянула мне кружку холодного молока, и я выпил стоя, залпом.
— Хочешь, пойдем навстречу отцу? — спросила она.— До часового наблюдения мы успеем вернуться. У меня есть часы. У тебя тоже?
Мы пошли напрямик через цветущую кипреем и желтым маком долину — дорог здесь все еще не было. Мы сразу подружились. Лиза рассказывала, как она росла в селе Кедровом.
— Я, кроме дяди, никого не любила, никого! — рассказывала она, сверкая глазами и даже побледнев.— Они плохо говорили об отце, будто он бродяга и преступник. И я им этого никогда не прощу! Только дядя всегда хорошо отзывался о папе. Знаешь, они вместе были в плену и вместе бежали. С ними еще несколько человек. Отец их вывел тогда. Я не могу любить тех, кто плохо говорит о моем отце! А ты разве бы мог?
— И я бы не мог, Лиза,— ответил я.
Мы взобрались на гору и остановились отдышаться. Впрочем, это я запыхался, она — нисколько. Ветер трепал ее платье и волосы.
— Смотри, вон папа! — воскликнула она радостно.— Мы как раз вовремя вышли. Я всегда его встречаю. Сама не знаю почему, узнаю, что он уже идет.
Я не сразу увидел Абакумова. Он шел еще далеко, пробираясь между кустарниками. За плечом его висело ружье, на боку набитая охотничья сумка. Алексей Харитонович увидел нас и замахал фуражкой.
— Я побегу ему навстречу!— скороговоркой произнесла Лиза и понеслась как вихрь, только юбка била по коленкам.
Я стоял и смотрел, как Абакумов обнял дочь: бережно, как самую большую драгоценность!
Глава двадцатая
МОЙ ОТЕЦ И Я
Мы только что поужинали и уже хотели разойтись по своим комнатам — очень устали в этот день,— когда услышали гул вертолета. Ермак выскочил первым. Его вертолет мирно покоился на посадочной площадке. Все столпились у края площадки и с удивлением смотрели вверх.
— Может, это и есть сюрприз? — вполголоса предположила Валя.
На днях у Ангелины Ефимовны был разговор с Академией наук по поводу предстоящего Международного года спокойного Солнца. Программа работ в нашей обсерватории в связи с этим, естественно, увеличивалась. Нам обещали новейшие приборы и оборудование, а в конце разговора шутливо намекнули на какой-то «сюрприз», который последует в самом скором времени. По этому поводу велось много споров и даже заключались пари (между Лешей и Валей).
И вот мы стояли и ждали, какой «сюрприз» преподнесет нам Академия наук. Что угодно мы могли предположить, только не то, что увидели: доктора Черкасова.
Он вышел из кабины сияющий и торжествующий, в неописуемом стиляжьем галстуке, купленном наверняка мамой. Улыбающийся бортмеханик выбросил его чемодан и какие-то ящики, и вертолет тут же улетел.
Если отец устоял под градом поцелуев и объятий, значит, он еще очень крепок. Ангелина Ефимовна стучала кулаком по его «животику» и укоризненно причмокивала языком.
— Ничего, здесь опадет! — усмехнулся отец и попросил разрешения поздороваться с сыном.
Мы обнялись. От радости я, что называется, обалдел. И вот доктор Черкасов ужинает в кают-компании, а мы все сидим вокруг и влюбленно смотрим, как он ест и пьет.
— А где же комиссия?— интересуется Валя. Она захватила место рядом с отцом, на обветренном лице ее полнейшее блаженство.
— Какая еще комиссия?.. — удивляется отец и просит подлить ему ухи из хариусов.— Давно не ел... До чего же вкусно!
— Коля говорил, что вы прибудете с комиссией! Отец только отмахивается:
— Чепуха! Есть мне когда разъезжать с комиссиями. Я приехал на плато работать!
— Совсем?
— Не будем загадывать вперед. Пожалуйста, положите мне морошки. Очень идет к дичи... Это Кэулькут охотится?.. Как он себя чувствует? У них близнецы? Мария, поздравляю! — Он почтительно встает и долго жмет ей руку.
Мария улыбается, краснеет и подкладывает ему жаркое.
— А что Абакумов?
— Отлично работает,— отозвалась Ангелина Ефимовна.— Подробнее вас информирует Коля, он чаще всех наведывается на заимку.
Отец на минуту перестает жевать и подозрительно смотрит то на меня, то на Ангелину Ефимовну. Она делает невинное лицо, а я почему-то краснею... Ужасная привычка — краснеть ни с того ни с сего. Селиверстов очень кстати осведомляется, получил ли Дмитрий Николаевич его труд «Дикорастущие Чукотки». Отец получил и прочел. И охотно позволяет себя отвлечь.
Мария убирает со стола и поспешно уходит домой: пора кормить близнецов.
— А кок Гарри лучше готовил, а? — вспоминает отец. Старожилы обсерватории соглашаются, что лучше.
— Вы бы взяли его опять поваром? — обращается отец к Ангелине Ефимовне.
— Еще бы! Но он сюда не поедет...
— Теперь поедет,— скромно заверяет отец.— Знаете, кого я встретил в Магадане?
— Неужели Гарри?
— Кока Гарри Боцманова собственной персоной. Все такой же веселый, только не ворует. Говорит, «Моби Дик» излечил его навсегда. Узнав, что я возвращаюсь на плато, сам попросился... Вы извините, что я самовольно договорился с ним. Люблю вкусно поесть!
Ангелина Ефимовна только рада. Значит, на днях к нам прибудет и Гарри. Мы с Валей радостно переглядываемся.
— Только Жени нет, а то бы все в сборе...— замечаю я. __ О, Женя далеко пойдет! — откликается отец. И рассказывает о последних работах Казакова в области земного магнетизма.
Постепенно разговор переходит на научные темы. Отец в упоении от встречи с друзьями. Дома ему не с кем поделиться: мама и вспоминать не желает «про геологию и т.п.». Ангелина Ефимовна на радостях даже не спорит.
