Май семьдесят девятого. Весна, а в Туркестане жара уже полностью вошла в свои права – в тени за двадцать пять. Чертыхаясь, мотаюсь с утра до ночи в суетных, утомительных, надоедливых служебных хлопотах, по делам газетным. Без привычки к солнцепеку как-то не очень до созидания. «И отрываюсь, полный муки, от музы, ласковой ко мне», – вроде бы Баратынский, но мало утешения от строк его прекрасных. Однако миновать Чирчик и 15-ю отдельную бригаду специального назначения было бы грешно – дружба обязывала. Кроме того, соскучился по прекрасным ребятам, с которыми провел детство без детства в стенах суворовского училища, а позже и в курсантской юности бузили.

С Сережей Груздевым, красивым ветреным малым, нисколько не изменившимся за те годы, что мы не виделись, встретились как-то не так. Желая сделать сюрприз, я дежурному офицеру не назвался, попросил вызвать «товарища подполковника». А когда он появился, мы встретились глазами, молча ступили навстречу друг другу, крепко обнялись и замерли.

– Пошли, Эд! – Это мне. – Пропустить! – Это дежурному. – Чай и водку. – Поджидавшему верзиле прапорщику. И больше ни единого слова до того момента, пока мы не переступили порог его кабинета.

– Сережка, я рад… – начал я очень искренне.

– Я тоже, – перебил меня подполковник бригады спецназа.

…Мы пили водку без чая и вспоминали, вспоминали, перебивая друг друга без всяких извинений. Сергей машинально достал из ящика стола два шарика для пинг-понга и закуролесил ими в пальцах.

– Помилуй бог, Сережка, неужто не забываешь? – непритворно обрадовался я, охваченный теплом, пришедшим вдруг издалека.

– Балуюсь иногда, даже концерты даю по праздникам.

Мы когда-то участвовали в художественной самодеятельности. Сергей очень профессионально работал с фокусами, я же по-дилетантски подражал Борису Брунову, популярному конферансье, и читал-выкрикивал политсатиру: «К нам в восемнадцатом году приехал мистер Зэд, он стряпал прямо на ходу статьи для всех газет. Он призван был любой ценой, не ведая стыда, порочить наш советский строй – республику труда…» Этот «идеологический онанизм» должен был повысить классовую убежденность будущих защитников родины, воспитать в них непримиримую ненависть к врагам социализма и крепить боеспособность как отдельно взятой личности, так и армии в целом. От такого словоблудия не мог «родиться ребенок», но его с надеждой и упрямо вынашивали, лелеяли, пестовали и – декламировали. С надсадным надрывом и старательно, до скупой похвалы замполита. Нам тогда было по восемнадцать лет, и что мы могли понимать? Даже если и подозревали…

Ближе к вечеру подтянулись свободные от службы офицеры, и мы во главе с начальником штаба Толей Стекольниковым убыли в «известном направлении». Поели-попили, поголосили вразнобой разудалые, с грустью пополам, песни (Стекольников прекрасно играет на баяне, к тому же обладает рокотно-бархатистым баритоном), и мы с Сергеем отправились ночевать к нему домой. Конечно, сразу не улеглись и долго еще разговаривали. Сережа сказал, что прошел собеседование и месяца через два отчаливает к казахам под Алма-Ату, в городишко Капчагай, что на Или-реке, «коноводить» 22-й отдельной бригадой специального назначения.

– Стало быть, настроение у тебя чемоданное, Сережа?

– Не скажи. Здесь такое заваривается – дух некогда перевести.

Тогда-то, в мае, я впервые услышал о формировании странного спецбатальона, в последующем упрощенно названного «мусульманским», и его предполагаемой задаче – передислоцироваться в «страну, где неспокойно» («Смекай», – подмигнул мне Груздев), и принять на себя некие охранные обязанности по «защите тела» здешнего лидера.

– Сергей, либо ты валяешь дурака, либо дурака валяют с вами. На кой ляд спецназу ГРУ взваливать на себя не свойственные ему полицейские функции полевой жандармерии.

– Не кипятись… Ясно, что не будем сторожевать. А что и как, прояснится со временем. От этих недомолвок, ужимковатой игры в молчанку, как в пионерской «Зарнице», смех разбирает. Каждый день и час куда-то условно наступаем, атакуем хрен знает кого, рыпаемся в никуда. И все это медленно, но неотвратимо, как землетрясение, любовь или понос – когда знаешь, что это пришло, но не знаешь, как долго оно будет длиться. Сейчас от другого голова пухнет: где их, мусульман – таково требование, – набрать под это дело? Во всех спецназах нет ни одного туркмена, узбека, казаха, таджика, киргиза. Думали, у десантников понащипываем, но начальник управления категорически против заимствования джигитов у Сухорукова (командующего ВДВ). С улицы не наберешь и в аулах не отловишь. Черт знает, как быть. Пару офицеров с трудом нашли, и – пока все. Знаешь, тут Колесник припожаловал, предстал пред наши очи и всем этим заправляет. С группой товарищей, как и положено, во всеоружии планов и идей. Ни черта толком не говорит, зато напирает слегка, стращает несильно и крепко бушует…

– Постой, постой, а он-то при чем и откуда здесь? Его спецназовский надел ведь в костромских лесах, и там надлежало бдеть бы, чтобы его «сусанины» в чащобах не блуждали.

– А вот явился – не запылился. Да будет тебе известно: досточтимый Василь Василич переведен в главное управление – это раз. И два – он как раз и есть тот самый главный «замутитель треклятой чудаковатости». Да завтра увидишься с ним, он будет на прыжках, вот и попробуй все выяснить.

Утром прыжки состоялись, как и наша встреча с Василием Колесником. Он – полковник, старший офицер Пятого управления ГРУ – «направленец на Среднюю Азию», курировал две бригады: 15-ю (Чирчик, Туркестанский) и 22-ю (Капчагай, Среднеазиатский военный округ) – мало изменился за два года. Мы не были близкими друзьями, даже приятелями. Виделись раза три-четыре при всяких неофициальных обстоятельствах. Как-то раз, правда, накрепко памятных. В 1975 году праздновали 30-летие Победы в Великой Отечественной войне. Я набирался впечатлений в Москве около Большого театра, где традиционно собирались ветераны 38-й армии, из которой я родом, – так всегда утверждал мой отец, и ему нежно вторила моя мама. Тогда он еще был жив, и мы стояли вместе с ним на площади – торжественные, взволнованные и трезвые. И надо же – из людской толчеи, из гомона и шума городского появился статный полковник с пышными усами: с гордой статью, взволнованный и, простите, слегка подшофе.

– Скажи-ка мне, кадет, на милость, ты отчего не пребываешь в присутственном месте в сей час, а здесь стоишь и полной жизнью не живешь, товарищей забыл, не привечаешь? – Так велеречиво «ломал комедь» полковник Гертруд Глушаков, прекрасный человек и некогда мой командир, рекомендовавший меня «в гвардию и глубинную разведку».

Я познакомил его с папой. Они сразу понравились друг другу и пришли к мнению, что надо вместе отобедать. Но не сегодня: отец принадлежал в тот день даже не маме-красавице, а грозной, мощной 38-й армии. А Гертруд Семенович – родному Кавказскому суворовскому военному училищу. И, хотя он перемешал наши «бурсы», но все же пригласил меня на встречу «своих» кадетов. (Из этого гнезда – ККСВУ – в 1963 году вышел и Сергей Груздев.) Встреча выпускников состоялась у станции метро «Кропоткинская». И тогда же состоялось мое шапочное знакомство с Василием Васильевичем Колесником. Если мне не изменяет память, он поделился с Гертрудом новостью: его назначили (или планируют назначить) командиром Чирчикской бригады спецназа. Поздравления принял охотно и пригласил «в гости в бригаду». За столом скромного ресторана он ощущал себя именинником, хотя все слова благодарности и поклонения адресовались одному объекту – Кавказскому СВУ. (Приказом № 494 от 17 ноября 2005 года министра обороны Российской Федерации Герой Советского Союза генерал-майор В. В. Колесник навечно зачислен в списки Северо-Кавказского суворовского военного училища.)