ступать в ибсеновских спектаклях, готовился к заграничной

поездке. Путь его лежал через Либаву (Лиепая), оттуда на ста¬

ром давно отслужившем свой век пароходе он отправился в Аме¬

рику. Из всех его морских путешествий это было самое неспо¬

койное. 3 января 1912 года уже начались его гастроли в Нью-

Йорке в театре «Гарибальди». Для открытия шел «Бранд».

Американские газеты отметили возвращение «прекрасного

русского актера» и отдали должное смелости его, «на крохотной

сцене маленького театра поставившего большую эпическую драму

Ибсена»32. Еще примечательней, что «Бранд» никогда до того

полностью не ставился в Нью-Йорке, и первым на это решился

Орленев, что «уже само по себе событие». Не все тонкости интер¬

претации пьесы труппой Орленева были доступны зрителю, не

знающему русского языка. «Остаются незамеченными необыкно¬

венные нюансы, нежные оттенки живого слова». Но бывает кра¬

сота в театре, подымающаяся над языковыми барьерами, когда

вокруг актера на сцене образуется «тот особенный ореол», кото¬

рый критик Мэйли называет «магнетизмом богато одаренной лич¬

ности». В такие минуты можно не знать в точности «слов, произ¬

носимых Орленевым, потому что зрение, слух, разум и душа

вполне созвучны ему в огромном чувстве удовлетворения и во¬

сторга» 33. И никаких при этом обстановочных эффектов, только

актер и зритель, лицом к лицу.

А какие могли быть эффекты в старом театре «Гарибальди»,

тесном, неудобном, плохо отапливавшемся в ту холодную снеж¬

ную зиму 1912 года? Как ни странно, неблагоустройство это не

отразилось на сборах, они были не битковые, по вполне устойчи¬

вые, и устроитель поездки не унывал. Состав публики был при¬

мерно такой же, как во время первых гастролей: эмигранты из

* Торговые ряды в Кракове — архитектурный памятник XIV—XVI веков.

России и искушенные театралы, представители интеллектуаль¬

ных верхов, включая критику из бесчисленных газет, выходив¬

ших тогда в Нью-Йорке.

В первых откликах этой критики обращает на себя внимание

одна повторяющаяся тема: шесть лет назад Орленев приезжал

в Америку с Назимовой, и как по-разному сложились их судьбы.

Она стала одной из звезд театрального Бродвея. Он при всей из¬

вестности у себя на родине — в Америке выступает где-то на за¬

дворках, в грязном маленьком театре, куда не заманишь и звезд

третьей величины. Чем объяснить этот контраст? Ведь «дарова¬

ние Назимовой, несмотря на свою исключительность, уступает

дарованию ее соотечественника, делившего с ней первые не¬

взгоды в нашей стране»,—замечает та же «Нью-Йорк тайме».

Может быть, тем, что у Назимовой помимо таланта игры есть

еще талант адаптации, она как личность гораздо пластичней,

уживчивей, чем Орленев с его брандовским неистовством. Не¬

сколько позже, в середине марта, Назимова в одном газетном ин¬

тервью скажет, что Орленев при всем его своеволии и эгоцент¬

ризме скорей выбрал бы мученичество, чем успех, оплаченный

ценой отступничества.

После нескольких представлений «Бранда» он дал репортеру

американского журнала «Кольере» интервью, в котором говорил,

что глубоко сочувствует Бранду, хотя и до известного предела.

Герой Ибсена приходит к убеждению, что общество, построен¬

ное на неправедной основе, всегда старается заставить человека

поступать тривиальным или недостойным образом. Моральное

и духовное совершенствование является целью жизни Бранда, и

в стремлении к этому возвышенному идеалу рядовые люди отбра¬

сываются им с пути и остаются на обочине. Потому идеализм

Бранда содержит в себе трагический элемент и несет гибель для

многих, в том числе и самых для него близких. Он, Орленев, вос¬

хищается Брандом и в то же время видит трагическую уязви¬

мость его идеализма. Он ведет роль со сдержанным чувством,

настолько сдержанным, чтобы игра казалась даже холодной.

Но идеи Бранда, по мысли Орленева, очень важны для обще¬

ства, погрязшего в практицизме. Репортер журнала спросил его,

не видит ли он чего-либо привлекательного в практической

жизни, в деловых интересах, в материалистических стремлениях

людей, в частности — американцев. Улыбаясь, Орленев сказал,

что все зависит от того, как понимать этот практицизм: «Так на¬

зываемые практические люди не замечают настоящих дел, они

проходят мимо подлинных ценностей, мимо истинных удоволь¬

ствий и радостей жизни. Они пе замечают подлинного значения

жизни».

«Например,— продолжал Орлепев,— возьмите тот взгляд, ко¬

торый усвоен людьми при оценке ими старости. Часто говорят,

что практический человек должен признавать факты такими, ка¬

кие они есть на самом деле, и люди называют старость неизбеж¬

ностью, перед которой должен склониться человек. Для того, кто

всегда стремится вперед в своей любви к правде, не существует

старости. Люди превращаются в стариков, потому что у них нет

никаких идеалов, потому что они являются теми, которых при¬

нято называть практическими людьми». Тема практицизма как

низшей формы жизни, унижающей человека, проходит через все

высказывания Орленева той, американской поры.

В конце беседы Орлепев снова заговорил о Бранде и горячо

добавил: «Я верю, что человеческая душа становится прекрас¬

нее, когда проходит через горнило страданий и несчастий».

«Бранд», поделенный на два вечера, недолго удержался в ре¬

пертуаре гастролера, и он вернулся к своим признанным ролям —

к царю Федору, Раскольникову, Освальду; очень нравился пуб¬

лике, как и во время первых гастролей, его Аркашка в «Лесе».

Это был сплошной цирк: так он играл двадцать лет назад у Корша

«Тетку Чарлея», с той только разницей, что в эксцентрике весе¬

лого балаганщика в комедии Островского ясно слышались и не

раз повторялись нотки грустного юмора. Неожиданное скреще¬

ние клоунады и лирики пришлось американцам по душе... В на¬

чале марта антрепренер Чарлз Фримен, который был знаком

с Орленевым еще с 1906 года, снял для него большой и отвечаю¬

щий всем требованиям тогдашней техники театр «Гаррик»

в центре Нью-Йорка. Был объявлен спектакль «Павел I», и на¬

чалась газетная шумиха.

Чего только не писали об Орленеве в эти дни! И про его тай¬

ное увлечение анархизмом. И про то, что он принадлежит к знат¬

ной фамилии и для конспирации выдает себя за крестьянского

сына. И про то, что здесь, в Нью-Йорке, к нему приставлены два

детектива, без которых он и шагу не ступит. Накануне премьеры

он получил анонимные угрожающие письма, возможно, тоже

сочиненные рекламными агентами. На всякий случай полиция

была поставлена на ноги! В одной газетной рецензии тех дней

мы находим такие строки: «Особый интерес вчерашнему спек¬

таклю придало присутствие необычного числа полицейских и

агентов сыска. Для предотвращения возможных беспорядков

охрану несли инспектор Леки с четырьмя полицейскими, капи¬

тан Мак Элрой из полицейского участка Тринадцатой улицы

с тремя полицейскими, два агента из сыскного бюро и шесть

агентов сыскной полиции из сил, состоящих при почтовой службе

Соединенных Штатов» 34. Подсчитайте, всего их было семнадцать

человек! Как будто им надо было охранять от покушений терро¬

ристов национальный банк или железнодорожный мост!

Вся эта зловещая суета кончилась инсценировкой покушения

на Орленева, о чем я уже упоминал в одной из предыдущих глав.

На этот раз рекламный трюк скандально провалился. Когда после

выстрелов у входа в дом к Павлу Николаевичу явилась полиция,

взволнованный и рассерженный, он сказал, что нет «никакой не¬