бессонная. Голубой рассвет брезжит в окне. В комнате с красными стенами
горит электричество. Свет лампы бросает резкие тени. Стынет недопитый стакан
чая.
Ленин диктует телеграмму. Строго, спокойно. Жест его руки тверд. Застыл
в ожидании телеграфист. Ленин на мгновение задумался... ;: :
За окном пробили куранты. Утро.
Еле слышно шелестит лента в руках Николая Петровича Горбунова, еще
мгновение - и прозвучит слово Ленина, которое поведет народ к новой победе.
Художник чрезвычайно деликатно, умно решил композицию. Внешне она
статична, но за кажущимся покоем ясно ощутима бурная жизнь, грозный грохот
боев гражданской войны.
Грабарь понимал важность задачи. Вот строки его воспоминаний:
"Я отдавал себе отчет в том, что моя тема не просто жанр, не случайный
эпизод, а историческая картина. Не о пустяках же говорил Ленин с фронтами во
время... интервенций с севера, востока, юга и запада, говорил ночи напролет,
без сна и отдыха, давая передышки только сменявшимся по очереди
телеграфистам. Совершались события всемирно-исторического значения, в центре
которых был Ленин. Как же его дать? Как показать? В каком плане?
Как происходили ночные переговоры?
По-разному. Ленин обычно брал клубок бесконечной ленты, прочитывал ее
и, бросив на пол, начинал диктовать, прохаживаясь по комнате и-
останавливаясь перед аппаратом и телеграфистом в моменты, требовавшие
наибольшей сосредоточенности и внимания".
Таким и изобразил Ильича художник.
Во имя завтра
Летом 1952 года в одном из больших банкетных залов Москвы собралось
около двухсот человек.
Художники... Маститые, увенчанные славой, и молодые, полные надежд и
желаний. Это профессора и бывшие студенты Московского изоинститута. Они
встретились, чтобы отметить знаменательную дату - десятилетие первого
выпуска вуза, дипломников 1942 года.
Вдруг раздались аплодисменты. Художники приветствовали своих учителей,
любовью и признательностью встретили они профессоров и доцентов, вложивших в
свой труд столько души, передавших им весь свой опыт и мастерство. А учителя
аплодировали уче-никам.
Сияющий, обаятельный Сергей Герасимов открыл вечер, поздравил всех с
юбилеем и под гром аплодисментов предоставил первое слово Игорю Грабарю.
- Друзья мои! - сказал он. - Я прожил долгую, очень долгую жизнь.
Поверьте, самое прекрасное в жизни - молодость. Надо ее ценить. Надо
работать, работать, работать, набираться новых сил, достигать новых высот.
Мне пошел девятый десяток. Я немало пережил и перечувствовал и изрядно
потрудился, приобретя некоторое моральное право давать советы. Я пережил дни
восторгов и горечи, удач и невзгод, подъема и падений, переживал не раз
минуты разочарования в своих силах, бывал близок к отчаянию. Но, памятуя
золотые слова Чайковского, до полного отчаяния не доходил, пересиливая
волевой встряской упадочное настроение. Советую и вам, молодые, сильные,
смелые, пришедшие и идущие нам на смену, в черные дни сомнений не
предаваться отчаянию, а лишь втрое интенсивнее работать, чтобы снова вернуть
веру в себя. Помните, что человек при настойчивости и трудовой дисциплине
может достигнуть невероятных, почти фантастических результатов, " -которых
он никогда и мечтать не дерзал.
В зале стояла тишина. Только глаза молодых худож-ФикЧэв, сияющие и
острые, пытались запечатлеть, за-Йомнить эту встречу.
- Я упомянул здесь, - продолжал Грабарь, - имя великого Чайковского. Я
не раз рассказывал о своей встрече с ним, Я позволю себе повторить этот
исторический для меня разговор.
Представьте Петербург лет этак шестьдесят тому назад и вашего покорного
слугу - студента-юриста, юного и восторженного... Как-то вечером мне
довелось провожать домой Чайковского.
Сначала мы шли молча, но вскоре Петр Ильич заговорил, расспрашивал
меня, почему я, задумав сделаться художником, пошел в университет. Я
объяснил, как умел, прибавив, что я мог бы ему задать тот же вопрос, - ведь
он до консерватории окончил Училище правоведения и по образованию тоже
юрист. Он только улыбнулся, но промолчал.
...Надо ли говорить, каким счастьем наполнилась моя душа в ту
незабываемую лунную ночь на набережной Невы! После долгого молчания я вдруг
отважился говорить, сказал что-то невпопад и сконфузился. Не помню, по
какому поводу и в какой связи с его репликой высказал мысль, что гении
творят только по "вдохновению", имея в виду, конечно, его музыку. Он
остановился, сделал нетерпеливый жест рукой и проговорил с досадой:
- Ах, юноша, не говорите пошлостей,
- Но как же, Петр Ильич, уж если у вас нет вдохновения в минуты
творчества, так у кого же оно есть? - попробовал я оправдаться в какой-то
своей, неясной мне еще оплошности.
- Вдохновения нельзя ожидать, да и одного его недостаточно: нужен
прежде всего труд, труд и труд. Помните, что даже человек, одаренный печатью
гения, ничего не даст не только великого, но и среднего, если не будет адски
трудиться. И чем больше человеку дано, тем больше он должен трудиться. Я
себя считаю самым обыкновенным, средним человеком.
Я сделал протестующее движение рукой, но он остановил меня на
полуслове.
- Нет, нет, не спорьте, я знаю, что говорю, и говорю дело. Советую
вам, юноша, запомнить это на всю жизнь: вдохновение рождается только из
труда и во время труда; я каждое утро сажусь за работу и пишу, и если из
этого ничего не получается сегодня, я завтра сажусь за ту же работу снова, я
пишу, пишу день, два, десять дней, не отчаиваясь, если все еще ничего не
выходит, а на одиннадцатый, глядишь, что-нибудь путное и выйдет.
- Вроде "Пиковой дамы" или Пятой симфонии?
- Хотя бы и вроде. Вам не дается, а вы упорной работой, нечеловеческим
напряжением воли всегда добьетесь своего, и вам все удастся, удастся больше
и лучше, чем гениальным лодырям.
- Тогда выходит, что бездарных людей вовсе нет?
- Во всяком случае, гораздо меньше, чем принято думать, но зато очень
много людей, не желающих или не умеющих работать.
Мы повернули с набережной мимо Адмиралтейства к Невскому и шли молча.
Когда мы остановились у его подъезда, на Малой Морской, и он позвонил
швейцару, я не удержался, чтобы не высказать одну тревожившую меня мысль, и
снова вышло невпопад.
- Хорошо, Петр Ильич, работать, если работаешь на свою тему и по
собственному желанию, а каково тому, кто работает только по заказу? -
решился я спросить, имея в виду свои заказные работы.
- Очень неплохо, даже лучше, чем по своей охоте; я сам все работаю по
заказам, и Моцарт работал по заказу, и ваши боги - Микеланджело и Рафаэль.
Очень неплохо, даже полезно, юноша. Запомните и это.
Грабарь умолк...
- Очень бы советовал там молодым и даровитым художникам, - тихо
промолвил Грабарь, - которые склонны к художественной спеси и чванству, ибо
несколько неосторожно и слишком рано были возведены в гении, оглянуться
назад, на историю искусства, и хотя бы вслушаться в то, что мне некогда
говорил Чайковский.
Я думаю, они не будут на меня в обиде за этот совет...
Мы, сидящие в этом зале, - закончил Грабарь, - кое-что сделали. Да, мы
кое-что сделали, но в искусстве, как и в жизни, надо мечтать и верить, что
главное - впереди... Я хочу еще раз повторить: мы должны работать, работать,
работать во имя нашей Родины, нашего светлого завтра, и в вас, в молодежи,
вся наша крепкая сегодняшняя надежда!
