— Ну, не такой уж и «мульти», — возразил Дорош. — Миллионер, да. Сейчас уже, наверное, и к миллиардерам подкатывается. Но все равно купить недостроенный Дом учителя по ценам девяносто первого года… это тебе не кот чихнул! И в рассрочку город никому этот центр не отдавал. Придонску нужны были деньги на муниципальные нужды. И оценили тогда незавершенку в триста миллионов рублей. По тем временам это были большие деньги.
— И что же?
— А то. Когда зашла речь об Аркадии Каменцеве как о потенциальном покупателе, Дом учителя вдруг подешевел в три раза, потом цена еще снизилась миллионов на двадцать. Словом, младший Каменцев уплатил за Дворец всего семьдесят три с половиной миллиона рублей.
— Да, но и это была сумма!
— И знаешь, где он их взял?
— Где?
— Помнишь, в наших газетах писали о сливочном масле и сахаре? Из Армении и Азербайджана приходили огромные фуры, рефрижераторы? Самолеты с тоннами масла в аэропорту задерживали?
— Конечно, помню. И вы, госбезопасность, работали, и управление милиции. Кажется, Тягунов в одном таком задержании участвовал, или Косов, я точно не помню… Значит, это папаша Каменцева старался?
— Вот именно. Он, видно, договаривался с гормол-заводом, с производителями продукции, давал им «зеленую улицу» на вывоз товара из области, а ему, в знак благодарности, — давали товар на реализацию, в долг. А реализовывал ее Аркадий Каменцев. Машинами, рефрижераторами, самолетами. И мы их задерживали, в основном по моей оперативной информации. Но как только доходило до дела, выяснялось, что все правильно: и документы, и договоры о взаимных поставках, и сроки вывоза. Продукты уплывали в ближнее зарубежье, жулики получали бешеные деньги, обогащались баснословно!
— Конечно, все в их руках. А Барышников, глава администрации, закрывал на все глаза.
— Ну, он делал вид, что протестует, принародно, по телевизору, ругал дельцов: мол, что же это вы — в области продуктов не хватает, а вы вывозите… Но тут же начинали вопить другие люди, тот же представитель Президента России — дескать, нарушается законодательство, принципы свободного рынка и прочее. Пока граждане, развесив уши, слушали всю эту дребедень, продукты грузили и увозили. А сам Барышников, как правило, в такие дни куда-то исчезал: то в Москву, в командировку двинет, то вообще за границу, к потенциальным инвесторам. Ну, пока он разъезжал, командовал всем в области Каменцев. Что тут объяснять? Балом правил авторитет. Все под метлу из области вычищали. В магазинах — ни сахара, ни масла, ни мяса. Аркадий Каменцев в день зарабатывал по двадцать-тридцать миллионов рублей!.. Вот я и занялся этим делом. Имел на руках документы, точные сведения от своих агентов о маршрутах, сроках погрузки, способов расчета с покупателями. Доложил обо всем своему начальству, просил санкции прокурора, надеялся…
Дорош тяжко вздохнул, заново переживая прошлое.
Вздохнул и Бобров.
— Ладно, Толя. Что теперь душу рвать? Проиграл ты, ясно. И не таким, как мы с тобой, шеи ломали. Ты же знаешь, в аферах в игрушки не играют. Скажи спасибо, что не убили. Люди, которые ворочают миллионами, безжалостны, для них человеческая жизнь — лишь стоимость работы наемного убийцы…
— Ход начальники ловкий придумали, — рассуждал и Дорош. — Взяли и отменили такое понятие, как спекуляция. Мол, нет ее во всем цивилизованном мире, купля-перепродажа преступлением не считается, уголовный кодекс устарел. Бизнес! Свобода торговли. Покупай, чего хочешь, продавай, как умеешь. Бабка бутылкой водки торгует, Аркадий Каменцев — самолетом сливочного масла. Равноправие! Барыши только разные.
— Да уж! — засмеялся Бобров, и строгое, несколько замкнутое его лицо помолодело лет на пять. — Главное — круговая порука, всепрощение. Все же торгуют.
— В том-то и дело! — с надрывом выкрикнул Дорош. — И я это доказывал в своей «конторе»! Ты думаешь, там не понимают? Еще как понимают! Я же не могу сказать, что у нас в управлении собрались нечестные люди, наоборот! Но… сидят, молчат, начальства слушаются. Чиновники, одним словом.
Бобров подхватил.
— У начальства свои законы, Толя. Я не сразу до этого допер, но допер. Они сами для себя их написали. Внешне вроде бы правильно, а присмотришься, подумаешь… Всех нас вокруг пальца обвели, как пацанов-несмышленышей. Весь народ! Мы-то думали, что поддерживали демократию, свободный рынок, процветание каждого, а получили «переходный период», легализацию теневых доходов кучки нуворишей… Эх! Ты им мешал, Толя. Не в свои дела лез.
— И теперь буду мешать! — решительно и зло сказал Дорош. — Они у нас с тобой крали, Витя. У всех нас. Народ ценности создавал и создает, а пользуются ими, сам знаешь кто. Можно это простить?
Через несколько дней, вечером, в сырой промозглой темени, на окраине города, где жил Лукашин и где неподалеку был у него гараж, Дорош подкараулил его. Тот возвращался из гаража навеселе, что-то беззаботно мурлыкал себе под нос и не сразу понял, что именно к нему относится это весьма обещающее по интонации:
— Здорово, Лукашин!
Главный охранник Городецкого оглянулся — кто это тут, в темени, мог быть?
Чуть в стороне от асфальта, в тени строящегося, слабо освещенного сейчас дома, шевельнулась и пошла навстречу коренастая мужская фигура. Мужчина курил, потом, подходя, бросил сигарету, и окурок крохотным светлячком полетел на землю.
— Чего тебе? — грубо и грозно спросил Лукашин, не узнавая еще Дороша, и на всякий случай сунул руку в карман кожаной просторной куртки, где у него лежал пистолет. Но Дорош опередил его — удар пришелся по предплечью, да такой, что заломило кость, а в глазах Лукашина сразу же прояснилось.
Дорош выхватил у него из кармана пистолет, приблизил свирепые глаза к самому лицу охранника.
— Не узнал, что ли?
— Узнал… Дорош, ты случайно не ошибся адресом? — Лукашин беспомощно оглянулся — никого. Темень, ночь, холодный ветер с каплями дождя или мокрого снега, не поймешь. Кричать, звать на помощь бесполезно: до ближайшего дома с яркими вечерними огнями — метров четыреста пятьдесят, а то и больше. Кто услышит? И, главное, кто побежит на выручку? Значит, надо рассчитывать только на себя.
Лукашин шагнул было назад, принял боевую стойку, но и Дорош не дремал, схватил его за ушибленную правую руку, вывернул ее за спину. Бросил с придыханием, зло:
— И я тебя, собака, тогда узнал, когда ты мне ребра с помощниками считал. Мразь!
— Ну это… Дорош. Погоди! Давай потолкуем спокойно.
— А чего толковать?! — И Дорош резким и несильным движением сломал Лукашину два пальца на вывернутой за спину руке.
Лукашин заорал было благим матом, но Дорош ударил его в солнечное сплетение, и тот подавился криком, смолк.
Дорош же вел себя совершенно хладнокровно.
— Слушай сюда, Лукашин. Двоих из вас я теперь знаю, выследил. Кто еще двое? Ну? Кто меня калечил? Говори, гнида! — Он взялся за другую руку Лукашина.
— Ты что, зверь, что ли, Дорош? — взвыл тот, чувствуя, что вот-вот хрустнут и эти пальцы. — Кости у живого человека ломаешь! С-сука!
— Это тебе за «суку»! — Дорош коленом саданул Лукашина в пах. — Говори!
Лукашин не выдержал:
— Борька Пилюгин! A-а… Пусти, Дорош!.. Возле автовокзала Борька живет. В доме, где кафе.
— Знаю. Кто второй?
— Это крутой парень, Дорош. Не трогай его. Он два раза сидел, ему человека убить, что муху прихлопнуть.
— Говори, гад!
— А-а-а… Да Юрик это Лапшин. Он из Борового, из пригорода. На электричке на работу ездит.
— Понял. И этого найду.
— Не ищи никого, Дорош, — хлюпая носом, плача от боли, просил Лукашин. — Убьют тебя. Скажи спасибо, что в тот раз пожалели. Я ведь защитил, парни хотели добить тебя. Ты бы уже трупом был.
— Я и говорю «спасибо»! — Носком кожаного, прочного ботинка с толстой подошвой Дорош резко ударил Лукашина в голень правой ноги. Тот, охнув, заскрипев зубами, повалился на землю, стал кататься в грязи, подтянув ногу к подбородку, матерился. Теперь ни идти, ни делать что-либо изуродованными руками он не мог.
