бесконфликтности", начал свою комедию "Раки" "от Гоголя", положив в основу
сюжета вариации "Ревизора". Не однажды так бывало в советской драматургии, в
двадцатые годы появилась, например, пьеса Д.Смолина "Товарищ Хлестаков", где
даже и фамилии оставались прежними.
Неожиданно в процессе работы пьеса Михалкова свернула с заранее
заданного пути. Герои вырвались из-под пера драматурга, создав совершенно
новую сатирическую композицию. С первых же страниц пьесы "своим" голосом
заговорил некто Уклейкин, пишущий доклады начальникам, специализирующийся на
составлении различных служебных записок и ведомственных циркуляров.
Начальник Уклейкина - Лопоухов читает эти бумаги со всех трибун, не зная не
только дела, но и самого текста, лишь здесь, на трибуне, постигая не смысл, тут уж не до смысла, а слова, которые написаны в докладе. Во времена Гоголя
не знали такого клейкого Уклейкина, он не попадался на сатирических дорогах, где блуждали Подколесины и Хлестаковы.
Еще не успели высохнуть чернила, которыми писалась комедия, а уже все
повторяли короткие, но выразительные реплики из диалога Уклейкина с
Лопоуховым. Речь идет о докладе, написанном Уклейкиным для Лопоухова. "Это в
том месте, где вы подвергаете критике наш деревообделочный комбинат", -
объясняет Уклейкин Лопоухову.
"Лопоухов (приподняв очки). А я его критикую?
Уклейкин. Обязательно! Вот здесь! (Показывает.)
Лопоухов (прочитав указанное место). А не слишком ли я его, а?
Уклейкин (убежденно). Не слишком...".
Цинически-удивленная реплика Лопоухова: "А я его критикую?" - стала
нарицательной.
Отчего же? Оттого, что точно, кратко, энергично и образно, в нескольких
словах типизировался характер, а это и есть задача истинной драматической
сатиры.
Дальше диалог Лопоухова и Уклейкина развивается, ширится, в него входят
новые обстоятельства, новые приметы быта.
"Цитатки я разбросал по всему тексту! Хорошие подобрал, - воодушевленно
сообщает Уклейкин Лопоухову. - Сверил. Вот, обратите внимание, любопытная
цитатка из "Робинзона Крузое". Просто блеск!..".
Робинзон Крузо, да еще произнесенный как Крузое, и дела
деревообделочного комбината - поистине сатирическое сближение несближаемого.
Отсюда-то и высекается искра комического, которая, раздувая пожар смеха, уничтожает и сам порок. Едким своим остроумием заклеймил Михалков падких на
лесть людей.
Отлично найден им обобщенный образ лести, подхалимажа, сладкой
услужливости в характере проходимца Ленского. Как только кто-нибудь
открывает рот, Ленский моментально угощает собеседника леденцами: "Прошу
вас! "Театральные"! Освежают!" А когда во рту леденец, уже невозможно
бранить человека, говорить что-либо критическое, сами слова невольно
оказываются какими-то сладкими, приторными. Леденцы, подкинутые Ленским, этот как бы сладкий подхалимаж "нужным" людям, делают их добрее.
Пьеса интересна еще и тем, что она по-настоящему смешна. Пусть не
покажется удивительным, что мы специально говорим о смехе, когда речь и так
идет о комедии. Подчас комедии получаются уныло-назидательными, философски-разъяснительными. На самом же деле комедия не может воспитывать, не развлекая, не веселя, не смеша до упаду.
Поэтому-то Михалков прав, считая, что комедия - это значит смешно, что
комическое должно быть заложено не в одном лишь сюжете, а в каждой реплике
действующих лиц. Следуя заветам Гоголя, что гораздо важнее, нежели повторять
Гоголя, Михалков упорно искал и находил для своих персонажей острые, точные, афористичные реплики.
Одна из центральных сатирических пьес Михалкова - комедия "Памятник
себе". Написанная в конце пятидесятых годов, пьеса эта, поставленная на
сцене Театра сатиры, активно участвовала в возрождении боевой конфликтной
основы советской драматургии, чуть было потесненной "теорией
бесконфликтности". Это, быть может, самая гиперболическая, самая
"маяковская" из пьес Михалкова. Здесь все правда и все вымысел, все реализм
и все "фантастический реализм", по меткому слову Достоевского, понимавшего
под "фантастическим реализмом" сгущение быта до символа во имя более
глубокого постижения быта.
Обычный советский служащий Кирилл Спиридонович Почесухин попадает в
невероятную историю. Окруженный подхалимами, он желает получить для себя
памятник на городском кладбище, памятник, уже поставленный когда-то некоему
купцу. Купцу изобрели в виде памятника мраморное кресло, подхалимы
подсказывают Почесухину "светлую мысль" - сделать это мраморное кресло
памятником себе, тем более что купеческого покойника также звали
Почесухиным. На могиле надо будет подчистить лишь даты жизни и смерти купца
и вместо них поставить даты жизни и смерти гражданина Почесухина, когда он
распрощается с миром. Памятник будет ждать его, памятник при жизни, воздвигнутый себе. Вот как рассказывает об этом очередной подхалим, объясняя, почему именно кресло должно стать памятником для Почесухина:
"Сколько часов в день вы в этом кресле просиживаете, Кирилл Спиридонович?
Это же ваше рабочее место! И его мраморная копия на месте, извините, вашего
будущего захоронения будет, так сказать, напоминать нашей общественности о
том кресле, которое вы оставили здесь! В служебном помещении! В идейном
смысле вполне подходящий символ: мебель!"
Почесухин, увлеченный "светлой мыслью" подхалима, обещает
посоветоваться с женой и едет взглянуть на памятник. Дальше действие
разворачивается на кладбище. "Почесухин, прислонившись спиной к памятнику, мечтательно задумывается. Его клонит ко сну. Он засыпает. И снится ему...
будто он находится в дореволюционной ресторации, в обществе купца первой
гильдии... Сидят они вдвоем за столиком, под пальмой, возле большого зеркала
и выпивают".
Так начинается новая фантастическая жизнь "советского" Почесухина, попадающего в мир купцов первой гильдии. И вот что интересно: именно там, в
дореволюционном мире, ему и место, ибо странно выглядел он в советской
действительности. Явь становится фантастикой, фантастика - явью. Сатира
вырастает здесь до фантастического гротеска, перо писателя свободно, дерзко
вступает в самые разные жанры, от густого бытописательства до кошмарного
трагикомизма.
Почесухин просыпается, он снова в нашей действительности. Последняя его
речь обращена в зрительный зал: "Сказали, что с такими, как я, нельзя
входить в коммунизм! А куда же мне можно?.. Мне бросили реплику, что я
мещанин! А позвольте спросить: в каком это смысле? Если я и мещанин, то я
наш, советский мещанин, дорогие товарищи!"
Всей фантастической историей Почесухина, в которой выяснился его
действительный характер, Михалков объяснил, что же такое мещанин. И вот
очень важное замечание под занавес: "Я наш, советский мещанин". Драматург
Михалков здесь смело идет на то, чтобы вызвать упреки: как же так, неужели
есть особое понятие "советского мещанства"? Ведь мещанство - категория
вчерашнего дня, пришедшая к нам как буржуазный пережиток, а не производное
новой действительности. Однако, если бы автор понимал мещанство только как
пережиток вчерашнего дня, он не смог бы стать столь яростным советским
сатириком, не смог бы так активно участвовать в строительстве новой жизни.
"Советский мещанин" - это определение и опасное и справедливое. Опасное
потому, что драматурга могут упрекать в излишней придирчивости, в
