Было у Сипягина в Клинском уезде небольшое имение. «Жизнь в Клусове, — вспоминал один из гостей, — переносит в даль прожитых времен при стройном сочетании многих условий старого быта, бережно сохранившихся рядом с новыми, вызываемыми жизнью и потребностями времени. И в этом сочетании не было противоречия...»
Переехав в Петербург, Сипягин купил двухэтажный домик на Мойке. Главной комнатой стала столовая, где хозяин любил угощать гостей. Была она в древнерусском стиле, с резным орнаментом.
Став министром, Сипягин повел борьбу на два фронта. Как грибы росли революционные организации. Другая беда заключалась в том, что между самодержавной властью и народом стояла бессовестная и корыстная бюрократия. Россией правили сорок тысяч столоначальников, далеко не всегда следовавших закону.
Предшественник Сипягина министр Боголепов был убит. Не миновал этой участи и Сипягин.
В петербургской гостинице поселился некто Степан Балмашев, саратовский уроженец. Его отец дважды подвергался административной ссылке за пропаганду. Сына исключили за участие в беспорядках из университета, он ничем не занимался, жил то в Харькове, то в Саратове. Вскоре Степан Балмашев попал под влияние Гершуни. Тот снабжал его деньгами, распалял революционный пыл и подвиг, наконец, на поступок — убийство Сипягина.
Балмашев под чужим именем заказал в магазине адъютантскую форму. Потом приобрел погоны, шашку и прочее к форме.
Наняв карету, Балмашев приехал к зданию Государственного совета, где в этот день было заседание кабинета министров. Но террористы, видимо, не знали, что заседания высших учреждений начинаются не в 12 часов, а позже. Представившись адъютантом одного из великих князей, Балмашев потребовал доложить о нем министру внутренних дел. Швейцар ответил, что того нет, но скоро будет. Балмашев бросился в карету, но минут через пять вернулся, сказав, что по дороге встретил карету министра.
Когда Сипягин вошел в подъезд Мариинского дворца и стал снимать с помощью швейцара шубу, Балмашев подошел к нему и подал пакет, сказав: «От его императорского высочества». Сипягин стал надрывать конверт, и в это время террорист выстрелил в него в упор. Пуля попала в живот. У Сипягина подкосились ноги и он стал опускаться на колени. Балмашев со словами «не будешь больше циркуляров писать» выстрелил еще. Пуля попала в шею. Двумя другими выстрелами Балмашев ранил выездного лакея министерства внутренних дел.
Набежал народ. Сипягина перенесли на диван. По рубашке тонкой струйкой бежала кровь. Он пришел в себя, глаза открылись: «Послали ли за женой?» Потом посинел и потерял сознание. Так несколько раз. «Сообщите государю. Хочу видеть государя. Я верою и правдой служил государю и никому не желал зла». Глаза опять закрылись. Ему дали кислород. «Священника»,—послышался слабый голос.
Министра отвезли в больницу. Через несколько минут он там скончался.
А Балмашева приговорили к смертной казни.
«День перед казнью, — рассказывает в журнале «Былое» неизвестный автор,— Балмашев провел в канцелярии Шлиссельбургской крепости. Был слаб и болезнен и весь день провел, просматривая «Ниву». К ночи переведен был в старую тюрьму и помещен в камере. Крепко заснул. В четвертом часу ночи был разбужен смотрителем тюрьмы. Объявление товарища прокурора об ожидающей его смерти, видимо, очень взволновало его, ибо он не ожидал смерти; от исповеди и причастия отказался, подошел к окну и несколько времени провел молча, смотря на небо. Затем обернулся и сказал: «Я готов». На казнь шел, предшествуемый священником, с завязанными назад руками. Казнь была совершена во дворе за старой тюрьмой. Эшафот возвышался возле забора, разделяющего этот двор на две части. Похоронен Балмашев тут же в десяти шагах от стены».
Так погибли эти две жертвы начинающегося русского кровавого зарева,
Исполнителями убийства Победоносцева и Клейгельса Гершуни наметил слабохарактерного артиллерийского поручика Григорьева и его невесту Юрковскую, дочь польского шляхтича, участника восстания 1863 г. В день похорон Сипягина они должны были стрелять в свои жертвы, которые там явно будут. Григорьев и Юрковская пришли на похороны, но стрелять не отважились. Они потом попытались избавиться от Гершуни, который через своих агентов не давал им покоя даже из-за границы.
Убийство Сипягина придало Гершуни еще больший авторитет среди рвущейся в революцию молодежи. С. Слетов вспоминал о Гершуни тех дней: «Он бодр и жизнерадостен. Весь дышит первым и крупным успехом». Да, Гершуни на подъеме: «Гордиев узел разрублен. Террор доказан. Он начат. Все споры излишни. Пора выступать молодежи. Пусть грешит против конспирации. Время не ждет. Дана команда: все наверх!»
По университетам распространялись стихи:
Ночью товарищ погиб,—
Жить ему стало невмочь.
Труп его свежий зарыт
В ту же зловещую ночь.
С другом надежным сойдись,
Острый клинок отточи,
Нужно не плакать, а мстить,
Мстить за погибших в ночи.
После убийства Сипягина «Боевая организация» признается партийным органом, а Гершуни ее руководителем. «Боевая организация» строилась на началах строгой конспирации, ее работа — дезорганизация и террор в России. Она получала из центра общие директивы об устранении неугодных лиц, в остальном же была совершенно самостоятельной.
При Гершуни «Боевая организация» состояла из 12-15 человек, которые жили и действовали согласно его приказам. За все время существования в нее входило около 80 человек.
Под Киевом у Гершуни была конспиративная квартира, что-то вроде штаба. Туда переправлялись письма из-за границы, под видом прислуги жила Брешко-Брешковская, там осенью поселился, привезя с собой кучу революционной литературы, Мельников, помогавший Гершуни в организации покушения на Сипягина.
Михаил Мельников был недоучившимся студентом Горного института. По делу о «Петербургском кружке эсеров» отдан под гласный надзор полиции на три года, но скрылся. Другим помощником Гершуни был Павел Крафт.
Летом 1902 г. Гершуни стал организовывать покушение на харьковского губернатора князя И. Оболенского за усмирение крестьянских беспорядков весной в Харьковской и Полтавской губерниях. Студентов, готовых к «высокому подвигу» хватало, но лучше бы смотрелся исполнитель из других социальных слоев. Так вышли на недалекого, безграмотного столяра из крестьян Фому Качуру. Сначала его обрабатывал житомирский эсер Вейценфельд, потом подключился сам Гершуни. Он изо дня в день вдалбливает ему якобы великое назначение жизни Качуры — убить Оболенского. Наконец тот соглашается. Гершуни учит его стрелять и не отходит от Качуры до последнего момента.
В летнем театре сада Тиволи в антракте князь остановился у дверей, разговаривая со знакомыми. Качура дважды выстрелил, но промахнулся. При аресте он еще успел ранить харьковского полицмейстера. В кармане у Качуры нашли конверт с надписью «Приговор харьковскому губернатору князю Оболенскому», Там говорилось: «Лишенная в силу условии русского государственного режима возможности сместить и призвать к общественному суду князя Оболенского за все совершенные преступления, глубоко возмущенная наглым вызовом, брошенным всей мыслящей и трудящейся России Николаем II, выразившим князю Оболенскому за его расправу над крестьянами высочайшую благодарность, «Боевая организация» находит себя вынужденной выполнить лежащий на ней гражданский долг и сместить князя Оболенского, как поддерживаемого царем, единственным, оставшимся в ее распоряжением средством — смертью. Приведение в исполнение приговора поручается члену «Боевой организации».
Это все было написано самим же Качурой под диктовку Гершуни. Тот понимал, что эта бумага будет цитироваться газетчиками, и оттого мнение о значимости партии эсеров будет возрастать в обществе.
Качура сперва запирался, но потом покаялся в содеянном и рассказал, что знал.
Гершуни тем временем поехал в Москву, где на квартире инженера Зауера встретился с Евно Азефом, Они прожили там три дня, и поговорить двоим упырям, видимо, было о чем. Именно тогда Гершуни передал Азефу все явки и связи по «Боевой организации». Тогда же они наметили убийство уфимского губернатора Богдановича, которого либеральные круги осуждали за усмирение златоустовских беспорядков. Азеф поехал в Уфу и там нашел исполнителя — местного железнодорожного рабочего Дулебова, который и застрелил вышедшего на прогулку Богдановича. Дулебову удалось скрыться, он потом принимал участие в покушении на великого князя Сергея.
