Будущий классик оказался прав.

Находился в зале и профессор Склифосовский, именем которого названа известная московская больница. Он был экспертом по ранению.

Прокурор выступал очень просто. Ведь очевидно, что нельзя каждому присваивать себе право быть судьей и расправляться по собственному усмотрению со всяким, кто тебе не понравится. Засулич, не дождавшись следствия по поводу случая с Боголюбовым, сама стала судить и сама привела приговор в исполнение. Что же это за такие люди, полагающие при посредстве безнравственных средств достигнуть нравственных целей? Они не понимают, что все в жизни общества взаимосвязано, что нет ни одного факта или явления, которые бы не оказывали влияния на другие вещи. Цель никак не может смягчать вредное значение дурных средств, употребленных для осуществления этой благой, по их мнению, цели. Ведь дурные средства оказывают влияние на сам характер цели. Обвиняя Засулич, говорил прокурор, он защищает жизнь человека.

Защитник в основном бил на жалость. Получалось, что общество виновато в неприкаянности Засулич, в двух годах заключения, и даже в том, что она стреляла в Трепова. «Чем был для нее Боголюбов? — восклицал защитник.— Он не был родственником, другом, не был ее знакомым, она никогда не видала и не знала его. Но разве для того чтобы возмутиться видом нравственно раздавленного человека, чтобы прийти в негодование от позорного глумления над беззащитным, нужно быть сестрой, женой, любовницей?»

В сущности, суд происходил над Треповым, в лице которого либералы видели ярого консерватора.

Не верилось, что эта девушка с продолговатым нездоровым лицом и гладко зачесанными волосами могла в кого-то стрелять. Она нервно пожимала плечами, на которых неловко сидел длинный серый бурнус, и, не смотря прямо перед собой, даже когда к ней обращались с вопросами, поднимала глаза вверх, точно во что-то всматриваясь на потолке. После речи защитника Засулич зарыдала. Скорее всего, ей стало жаль самое себя — уж больно проникновенно говорил адвокат. «Головка ее,— пишет журналист, находившийся в зале,— упала на руки, и пряча лицо в скомканном платке, старается девушка заглушить свои рыдания,, но худенькие вздрагивающие плечи ее рыдают. Слышатся всхлипывания и кое-где в зале. Я тоже вытираю набегающие на глаза слезы, оглядываюсь назад на ряды публики и вижу такие же слезы на глазах у многих».

Суд присяжных, состоявший из самых обыкновенных граждан — служащих, чиновников и купцов,— оправдал Веру Засулич, чем вызвал безграничный восторг одних и неодобрение других.

Говорит очевидец:

«Торжественное оправдание Веры Засулич происходило как будто в каком-то кошмарическом сне... Никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами и столь наглое торжество крамолы; но в то же время в каком-то летаргическом оцепенении все молчали, и никто не смел громко протестовать... Так, промеж себя, некоторые русские люди говорили, что если бы в ответ на такое прямое революционное проявление правосудия государь своею властью кассировал решение суда, и весь состав суда подверг изгнанию со службы, и проявил бы эту строгость немедленно и всенародно, то, весьма вероятно, развитие крамолы было бы сразу приостановлено. Печальный и роковой эпизод оправдания Веры Засулич слишком, увы, красноречиво выразил характер и настроение тогдашнего общества. Без преувеличения могу сказать, что нас, страшно возмущенных этим ужасным актом нарушения правосудия, было в то время в Петербурге весьма немного; мы составляли значительное меньшинство, причем надо сказать, что в высшей сановной иерархии, до сената и Государственного совета включительно, оправдательный приговор был принят одними с громким восторгом, другими с тихим одобрением, но почти всеми сочувственно, и я помню, как лица, которые потом, при Александре III, говорили об этом оправдании с громким негодованием, совсем забывали, что в 1878 г. они самым малодушным образом приобщились к тем сановникам, которые, услыхав об оправдании Засулич, в семьях своих и в клубах дерзали кричать «ура» и поднимать бокалы за торжество правосудия».

А что же Трепов, Боголюбов?

75-летний градоначальник говорил навещавшим его, что благодарит Бога за оправдание Засулич, он ей зла не желает. Но тут же Трепов спрашивал, почему суд так жестоко оскорбил его своим приговором. Он скончался десять лет спустя, так и не разобравшись в новых веяниях. После суда над Засулич Трепов подал в отставку.

Боголюбов, сидя в каторжной тюрьме, сошел с ума, буйствовал. Он умер в казанской тюремной психиатрической больнице.

Уже на второй день после оправдания в кабинете министра возникла служебная записка о необходимости упорядочения уголовных положений. Именным высочайшим указом дела о вооруженном сопротивлении властям, нападении на чинов войска и полиции и на всех вообще должностных лиц при исполнении ими служебных обязанностей, если преступления эти сопровождались убийством или покушением на убийство, нанесением ран, увечий и пр., были переданы военному суду, и виновные лица подлежали наказанию по статье 279 Воинского устава о наказаниях, т. е. лишению всех прав состояния и смертной казни.

Эта мера была признана своевременной, когда через четыре месяца Кравчинский убил шефа жандармов Мезенцева.

Александр II решил отменить вердикт присяжных по делу Засулич. Но она, одетая крестьянкой, уже ехала в вагоне четвертого класса в Германию. Как водится, история с Засулич обросла всякими легендами. Говорили даже, что ей помогает брат царя великий князь Николай: он, дескать, дал ей денег, рыжий парик и отправил, переодетую барином, за границу.

Из Германии Засулич перебралась в Женеву. Там Плеханов, Аксельрод, Игнатов и Дейч создали первую марксистскую социал-демократическую группу, назвав ее «Освобождение труда». Как раньше впитывала Засулич слова Нечаева, так теперь она боготворила марксизм.

Она стала быстро «заводиться». Говоря сначала, как все люди, Засулич повышала и повышала голос, словно собеседник глух или стоит в ста шагах. Наконец, она начинала просто кричать, маша при этом руками. Ее чаще одолевала хандра. Засулич часами ходила по комнате, ни с кем не разговаривая.

Хорошо о ней сказала Малиновская:

— Вере хотелось бы стрелять в Треповых каждый день, или по крайней мере раз в неделю. А так как этого нельзя, она и мучается.

Засулич была членом редколлегии газеты «Искра». После раскола РСДРП на II съезде присоединилась к меньшевикам. Во время мировой войны 1914 г. занимала оборонческую позицию, в 1917 г. была членом плехановской группы и противником октябрьского переворота.

Она — автор работ о Руссо и Вольтере, о терроре, очерков по истории I Интернационала.

Где бы Засулич ни жила, она повергала в изумление квартирных хозяек. Таких нерях они еще не встречали. Совершенно равнодушная к удобствам, она так, бывало, запускала свое жилье, что даже видавшие виды революционеры поражались.

Революция 1905 г. дала ей возможность вернуться в Россию.

М. Фроленко пишет о встрече с Засулич (в 1912 г), жившей в петербургском доме литераторов:

«Картина, которую я увидел, отворив дверь в ее комнату, сразу напомнила прошлое. Вера Ивановна с книгой в руке сидит за столом, заваленным всякой всячиной. На окнах, на другом столе лежат вещи, стоят чайники, тарелки с недоеденной пищей, немытые стаканы, в углу сложено не то грязное белье, не то хлам какой-то, кровать не убрана Словом, Вера Ивановна осталась верна себе».

Фроленко пытается как-то оправдать ее:

«В это время она имела какое-то дело с рабочими, и вот там-то были вся ее душа и сердце, а удобства, еда, питье — это скучная неприятная обязанность, навязанная нам природой, и она отбывала ее как тяжелую повинность».

Зимой 1918—1919 в комнате случился пожар. Засулич лишилась родного угла и любимого кота. 70-летняя, никому не нужная старуха сидела на ступеньках и плакала. Ее приютили жившие в том же дворе две сестры, но уже случилось воспаление легких, и первая русская террористка скончалась.