И вот, извольте, к этому человеку я должен сегодня явиться на расправу. Правда, я не боюсь. Я человек закаленный… А молодец все–таки наш боцман! — неожиданно перевел он разговор на другое. — Видели, какую приборочку сделал? Настоящий моряк! Хотя и знает, что, когда придем к базе и начнем погрузку угля, «Тайфун» станет как домовой… А механик? А радист? Я уже не говорю про Жилина и Макарова… С такими людьми не пропадешь!
Видите огни «Аяна»? Мы приближаемся, профессор. Идите к себе да побрейтесь! Я не люблю этой романтики, когда сходят в плавание и зарастут до бровей.
…«Аян» сиял огнями. С его широкой, как взлетное поле, палубы доносились шум голосов и деловая воркотня лебедок и паровых пил: разделка китов, добытых китобойцем «Гарпун», была в разгаре.
Резчики сала с поразительной сноровкой работали длинными, загнутыми, похожими на хоккейные клюшки, фленшерными ножами. Крючники таскали куски сала к горловинам. Несколько рабочих беспрерывно смывали шлангами кровь и нечистоты.
«Гарпун» покачивался тут же под бортом, и над ним черной кисеей висела угольная пыль. Он, как говорят моряки, «бункеровался», то есть грузил уголь в свои бункера.
На «Аяне» работала, покрывая другие голоса, большая лебедка — на палубу по слипу поднимали огромного финвала.
Капитан Кирибеев потянул за трос сигнала, «Тайфун» рявкнул, и вскоре к нам подошел небольшой катерок, чтобы забрать на буксир горбачей.
На палубе нас встретил Каринцев. Он крепко пожал руки, поздравил с успешной охотой, пригласил к капитан–директору, который хотя и был нездоров, но непременно хотел видеть Кирибеева.
Когда мы шли за Каринцевым, Кирибеев поймал мою руку, сжал ее и, улыбаясь, тихо спросил:
— Ну как, профессор, будем стоять насмерть?
Я также тихо ответил ему:
— Да…
Плужник лежал в постели, обложенный подушками и грелками; он тяжело дышал, изредка постанывал.
— Ага, явился, — сказал капитан–директор, когда мы вошли. — Ну, докладывай!
Капитан Кирибеев снял фуражку, сел, не спеша набил трубку, закурил и спросил:
— Что ж докладывать?
— Вот тебе и Галапагосские острова! — воскликнул Плужник, колыхнувшись грузным телом. — Ты куда явился? К начальству или…
Он не договорил, закашлялся, поднес платок ко рту. Откашлявшись, строго спросил:
— Как «что»?
Капитан Кирибеев посмотрел на Каринцева. Тот подмигнул, что, очевидно, означало: «Не сердите старика, рассказывайте».
Но Кирибеев то ли не понял этого взгляда, то ли имел какие–то свои соображения не торопиться; он молча смотрел прямо в глаза Плужнику.
Плужник лежал беспомощный и жалкий, как большой ребенок. Открытые руки и шея были рыхлы, розовое лицо, окинутое веснушками, сморщилось. Красные глазки под белыми шелковистыми бровями устало и как бы нехотя смотрели на Кирибеева.
— Что ты смотришь на меня, как девка на новые подвязки? Что молчишь? Докладывай — что там у тебя случилось? Почему с людьми не ладишь? Что с Кнудсеном? Зачем штурмана от дела отшиваешь?
— Столько вопросов, и сразу, — сказал Кирибеев.
— Сколько нужно, столько и задаю, — уже не сдерживая гнева, сказал Плужник, слегка приподнявшись на локтях. — Потребуется, еще задам! Не с тебя, а с меня партия спросит. Я за все отвечаю… Ну, говори!
На щеках у Кирибеева взбугрились желваки. Колючим взглядом он посмотрел на Плужника.
— Хорошо, товарищ капитан–директор, — сказал он, с трудом справляясь с дыханием.
— Ладно, ладно, — перебил Плужник, — обиделся… Мне, а не тебе надо обижаться… Лежу вот — сил нет, а от дел никакого отбоя. А кто их, дела–то, делать будет. Рапорт мне с замполитом придется писать… Говори: что там у тебя на китобойце? Да заодно скажи: кто тебя уполномочивал давать телеграмму Вериго—Катковскому? Ты что, скандала в мировом масштабе хочешь?..
С этими словами он тяжело опустился на подушки, закрыл глаза, сделал глотательное движение и тихо проговорил:
— Говори… Обидами потом сочтемся.
Кирибеев молча посмотрел на Каринцева, затем на меня.
— Случилось вот что. В поисках видимости мы попали в бухту Сторож. Там оказалась чистая вода и видимость в пределах до шести кабельтовых. Я спросил у механика — что будем делать? Может быть, котлы почистим? Он сказал, что в этом надобности нет. Хлопцы скучать начали.
— А кружки техминимума? — перебил Плужник.
— Я решил провести несколько занятий по биологии китов, по изучению гарпунной пушки, по наблюдению за морем. Мне помог товарищ Воронцов, — он кивнул в мою сторону.
— Так, — неопределенно сказал Плужник и пристально посмотрел на меня.
— Затем мы провели тренировочные стрельбы по ящикам.
— Так, — уже с нескрываемым раздражением проговорил Плужник. — А почему у тебя Кнудсен отказался стрелять?
Кирибеев сощурил глаза. Лицо Плужника налилось кровью и приобрело лиловый оттенок. На лбу и подбородке выступила липкая влага. Он тяжело дышал. В горле что–то заклокотало. Он попытался откашляться. Но ему не удалось этого сделать, в дыхание вплетался тонкий, раздражающий свист.
— Ну? — сказал он, задыхаясь.
— Этот вопрос, — сказал Кирибеев, — следует задать Кнудсену.
— Ах, так!.. — воскликнул Плужник. — Ты это брось!.. — Голос его перешел в какой–то свист. — Ты брось эту махаевщину!.. Ты на кого замахнулся? Партия не тебе, а мне доверила, с меня, а не с тебя будет спрашивать! Ты капитан–директор или я? А? Кто тебе разрешил замахиваться на политику партии и правительства? А? Кто приглашал специалистов, ты или правительство? Молчишь? Я из тебя эту махаевщину вышибу!
Каринцев сделал рукой знак Кирибееву: мол, не злите старика. Капитан сидел бледный, плотно сжав губы. Я догадывался, что он испытывал чувство стыда за Плужника.
Капитан–директор смотрел на Кирибеева, ожидая его ответа. Кирибеев молчал. Наконец Плужник не выдержал и снова закричал:
— Ты что молчишь? Что строишь из себя? Прекрати…
Он не договорил. Капитан Кирибеев встал и взялся за фуражку.
— Я зайду к вам, Сергей Александрович, когда вы будете лучше себя чувствовать; может быть, тогда вы спокойное будете разговаривать со мной. А у меня дел много: надо сдать паспорта на китов, взять топливо…
Плужник побледнел и отвалился на подушки, закрыв глаза.
— Говори сейчас, — сказал он тихим голосом.
Кирибеев положил фуражку и сел.
— Я, собственно, все сказал. Разве что не сказал вам о просьбах. У меня их две.
— Говори.
— Прошу перевести с «Тайфуна» штурмана Небылицына…
— Еще, — тихо барабаня пальцами по столику, сказал Плужник.
— Вторая просьба о Кнудсене. Он нам не нужен. На «Тайфуне» есть уже два человека, которые могут быть гарпунерами. Они доказали это сегодня.
— Кто такие?
— Помощник гарпунера, парторг корабля Чубенко и марсовый матрос комсомолец Жилин.
— А больше нет?
— Я могу, сам.
— Нет! Я спрашиваю, — снова раздражаясь, сказал Плужник, — больше просьб нет?
— Нет, — четко и резко ответил Кирибеев.
— Каринцев! — позвал Плужник помполита. — Ты слышал?
Кирибеев посмотрел на Каринцева. Я тоже ждал, что скажет помполит.
— Сергей Александрович, — начал Каринцев, — я не знаю насчет Небылицына… но что касается Кнудсена, Степан Петрович прав.
— Прав? — сказал Плужник. — Вот тебе и Галапагосские острова! — Он приподнялся. — А контракт? А что скажут за границей? Скажут, что с Советами нельзя дело иметь! А решение партии и правительства есть по этому вопросу? Отвечать вам или мне?..
— Я думаю, — сказал Каринцев, — что отвечать, если нужно будет, нам всем придется. Но сейчас речь идет не об этом. Кнудсен действительно отказался после вашего приглашения идти к пушке? — обратился он к Кирибееву.
— Да, — сказал Кирибеев, — он был пьян и послал нас всех к черту.
— Так! И после этого вы поставили к пушке…
— Жилина.
— Ну и как?
— Жилин тремя гарпунами добыл двух китов.
— Молодец! — воскликнул Каринцев. — А кто убил еще двух?
