- Вы воевали?
- Нет.
- Странно. - И на лице его появилась обеспокоенность.
Она невольно передалась и мне.
- Почему странно? Я был подростком.
- У вас седые волосы.
Я рассмеялся неожиданной шутке и все же решил
посмотреться в зеркало. Да, виски были по-настоящему
седыми. Серебристый иней сверкал кое-где и в моей жесткой,
щетинистой шевелюре.
- Вчера этого не было, - уверенно сказал я, изумленный
неожиданным открытием.
Он понимающе кивнул. Значит, это случилось сегодня,
сейчас. Вот, оказывается, как седеют люди.
- Ничего, вам это идет, - сказал он ободряюще я тихо
улыбнулся.
- Вы давно знаете Ирину? - спросил я стремительно.
- Мы вместе учились. - Он посмотрел на фотографию. -
Интересная девушка. После института меня на флот
направили. Собственно, сам напросился. А с ней у нас так,
шапочное знакомство было, - добавил он поспешно и
смутился. - Собственно, я ее не видел с тех пор, как она
уехала с мужем из Ленинграда. Вам она пишет?
Я ответил, что никогда не переписывался с ней, и
осторожно спросил, писала ли она ему. Он отрицательно
покачал головой. Я смотрел в его маленькие карие пытливые
глаза и читал в них невеселые мысли: "Значит, и ты о ней
ничего не знаешь? А я-то думал..." Может быть, это были не
его, а мои собственные мысли и он читал их в моих глазах.
Мне определенно нравился этот человек, бросивший
Ленинград, где его оставляли в аспирантуре, научную работу.
Ради чего? Что влекло сюда этого хрупкого юношу?
- Не скучаете? - спросил меня Шустов.
- Некогда. Все время на корабле.
- Не верю, - сказал он, испытующе глядя мне в глаза. -
Вы говорите неправду. А это?
Он кивнул на фотокарточку. Трудно было возразить.
Действительно, я лгал, говоря, что не скучаю, но скука эта
посещала меня не так уж часто.
- А я скучаю, - признался он. - Давайте будем скучать
вместе?
У меня здесь не было близких друзей, и вот человек,
понравившийся мне с первого взгляда, предлагает свою
дружбу. А я не ответил, по существу, не принял его дружбы. Я
боялся. Чего? Да как сказать, может, боялся иметь рядом с
собой друга, влюбленного в мечту моей юности, почувствовал
в нем соперника. В то же время мне нравились чистота его
чувств и несколько наивная доверчивость.
Мы простились тогда с чувством недоговоренности. Но я
был уверен, что время все утрясет, оно, невзирая ни на какие
обстоятельства, не подчиняясь никаким авторитетам, лицам и
рангам, сделает свое, только ему подвластное дело. И оно, это
время, представлялось мне не только мерой расстояния от
одного события до другого. Я видел его более образно: оно
казалось мне огромным, вечно вертящимся колесом истории, в
котором бурлило, точно горная река, то, что мы называем
жизнью.
Время шло. Оно пробило брешь в полярной ночи, и в эту
брешь сегодня впервые выглянуло солнце. Мы ходили
встречать его. То есть что значит ходили: поднялись на
невысокую скалу здесь, недалеко от причала, и
приветствовали столь долгожданное солнце.
День выдался как по заказу: небо легкое, просторное, без
единого облачка. Снежно, морозно, и видно далеко. Полдень
был отмечен величественным зрелищем. В двенадцатом часу
зардел южный горизонт. Сначала розовые, нежные тона с
яркими переливами. Потом краски становились все гуще и
сочней, они разливались во все стороны: прямо на глазах
разгорался багровый костер, раздаваясь вширь и ввысь.
Казалось, где-то далеко на юге полпланеты горит, а пламя от
этого необычного пожара вот-вот вспыхнет и растопит глубокие
северные снега.
И вот показалось солнце, молодое, свежее, заискрились
холмы по ту сторону залива. Первое после долгой ночи солнце
ослепительно сверкало среди снежной белизны. Но это
продолжалось недолго: солнце показалось и скоро опять ушло.
Лишь подожженное им небо горело немногим дольше, до
первого дуновения северного ветра, пригнавшего от полюса
темно-синюю рыхлую тучу. Она быстро набухла, раздалась,
закрыла собой небо, запорошила белыми мотыльками, точно
хотела напомнить нам, что впереди еще морозный март,
снежный апрель и что живем мы в краю холодов и метелей.
Был воскресный день, матросы отдыхали. Одни на катке,
другие на лыжах, третьи в кино ушли, а я после встречи
солнца решил в одиночку побродить по окрестностям Завирухи
на лыжах. Хотелось хотя бы на часок отрешиться от нелегких
забот нашей повседневной службы и остаться наедине со
своими мыслями и чувствами. Встреча с Василием Шустовым,
короткий разговор с ним разбудили в душе и памяти приятные
воспоминания о быстро промчавшейся юности, о годах,
проведенных в Ленинграде, о прожитом и пережитом, которое
теперь, на расстоянии, казалось ярче, отчетливей и проще.
Глава вторая
Мы толпимся у массивной двери, на которой несколько
повыше сверкающей медной ручки висит дощечка с надписью:
"Приемная комиссия". Там, за дверью, решается наша судьба,
и каждый из нас, кандидатов в Высшее военно-морское
училище, с волнением ожидает, когда и до него дойдет очередь
предстать перед комиссией. Каждый пытается сейчас
мысленно проникнуть в просторный кабинет, где за длинным
столом сидят бывалые моряки, капитаны всех рангов во главе
с адмиралом, и представить, что и как там происходит. Мы
разговариваем вполголоса, прислушиваемся. Но за дверью
ничего но слышно. Всей стаей жадно набрасываемся на
выходящих из кабинета:
- Ну как?
Отвечают по-разному. Одни безнадежно машут рукой и
отводят в сторону взгляд, другие неопределенно пожимают
плечами, третьи сдержанно улыбаются, должно быть
уверенные в удаче.
Но точно никто ничего не знает: списки зачисленных в
училище будут вывешены завтра...
Нас вызывают по алфавиту. Я знаю: моя очередь
последняя. В школе ребята завидовали мне: я был последним
в классном журнале, и меня действительно учителя
спрашивали реже других. Сейчас же мне досадно, что
тягостное ожидание продлится еще долго.
Нас становится все меньше. Вот вышел долговязый
белобрысый юноша. В списке он был предпоследним. Лицо у
него бледное. Он хочет улыбнуться, но улыбка не получается.
И вдруг как выстрел:
- Ясенев!
Это меня. Как неожиданно прозвучало это слово! Я
торопливо, словно боясь опоздать, открываю дверь. Навстречу
мне движутся два огромных окна, раскрытых настежь, и
длинный зеленый стол, за которым сидят те, кому дано решить
мою судьбу. Год назад я уже был в этом кабинете. Тогда меня
не приняли. Некоторых членов комиссии я узнаю. Хорошо,
если бы они меня не узнали. Председатель комиссии,
бритоголовый, с мягким добродушным лицом адмирал Пряхин
- я запомнил его фамилию, - смотрит на меня совсем дружески
и, мельком заглядывая в бумаги, повторяет мое имя:
- Ясенев Андрей Платонович? Помню, помню,
встречались однажды.
Он загадочно улыбается. Я вижу, как у глаз его сходятся
мелкие морщинки и затем, словно по чьей-то команде, вмиг
разбегаются во все стороны.
Я краснею, как мальчишка, пойманный в чужом огороде.
Офицеры о чем-то негромко переговариваются, - должно быть,
о том, что я уже однажды пытался поступить в их училище и
они мне любезно отказали.
- Ну, так чем же вы занимались этот год? - спрашивает
адмирал ровным, мягким голосом, в котором вопреки моему
ожиданию слышатся дружелюбные, располагающие
интонации. А в глазах все те же веселые огоньки и
доброжелательность.
Я стараюсь быть по-военному кратким: работал
