в тот вечер: решил, что лучше почитать книгу, которую подарил

мне Дмитрий Федорович Пряхин, покидая Завируху. Это был

томик избранных произведений Сергеева-Ценского, писателя,

известного мне по грандиозной эпопее "Севастопольская

страда". Ценский, Новиков-Прибой и Станюкович были моими

любимыми писателями, познакомившими меня с морем.

Помню, адмирал, вручая мне этот томик, говорил с каким-то

взволнованным проникновением:

- Ты прочти его всего, внимательно прочти. Это, братец,

гениальный художник. Только он еще не открыт массами

читателей. Его время придет. Откроют, поймут и удивятся - до

чего ж он глубок и огромен. Как океан.

Я тогда же прочитал роман "Утренний взрыв". Мне он

очень понравился. Но, читая, я все время чувствовал, что это

продолжение каких-то других книг, с которыми я, к стыду

своему и сожалению, не был знаком. В предисловии

говорилось, что "Утренний взрыв" входит в эпопею

"Преображение России". Я не читал других романов этой

эпопеи.

Теперь я открыл страницу, на которой было написано:

"Печаль полей. Поэма". Первые строки о русском богатыре

Никите Дехтянском увлекли меня, захватили, и я уже не мог

оторваться. Поражал, удивлял и восхищал язык писателя -

звучный, как музыка, яркий и красочный, как картины Репина.

Читая, я забыл обо всем на свете: и о Марине, и о

старшем лейтенанте Левушкине. Лишь где-то рядом с

картинами, изображенными писателем, в сознании моем

вспыхивали, гасли и снова вспыхивали картины моего

собственного детства.

И вдруг в эту музыку души ворвался с шумом и грохотом

тревожный звонок телефона. Я взглянул по привычке на часы:

было далеко за полночь.

Через десять минут я был уже на причале у кораблей.

Весь дивизион подняли по тревоге. В районе Оленцов

противолодочной обороной обнаружена неизвестная

подводная лодка. Наших лодок там не было, - значит, это

чужая, иностранная лодка проникла в советские воды.

Ночь была темная. Прожекторы острыми стальными

клинками вонзались в ее мякоть, кололи и резали ее. А

полярная студеная ночь только глухо стонала разрывами

глубинных бомб.

Дело было так. Игнат Сигеев выходил в море с бригадой

траулеров на лов трески. Председатель довольно часто

позволял себе такое удовольствие, несмотря на то что у него

был заместитель по рыбному промыслу - Михаил Петрович

Новоселищев, которому Игнат Ульянович вполне доверял и

работой которого был доволен. Сигеева, бывалого моряка,

звало море, тянуло магнитом в свои просторы. И время от

времени председатель сам возглавлял "эскадру" судов и

уходил на лов трески. Он быстро постиг все премудрости

промысла, и даже старые рыбаки нередко восхищались

сноровкой председателя.

На этот раз у рыбаков случилось неприятное

происшествие, которое затем вылилось в большую историю.

На одном из судов за что-то зацепился трал. Порвали совсем

новую сеть. Произошло это недалеко от Оленцов, где прежде

ничего подобного не случалось.

"Может, здесь на дне лежит потопленное во время войны

судно?" - подумал Сигеев, но Новоселищев, знавший эти места

как свои пять пальцев, утверждал, что ничего подобного быть

не могло, что дно здесь отлично исследовано, и только

недоуменно пожимал плечами. Трудно сказать, кто первый

произнес вслух предположение о подводной лодке, но такая

мысль промелькнула и в голове Сигеева. Но если это была

действительно подводная лодка и если она, идя под водой,

случайно попала в рыбацкие сети, то почему бы ей не всплыть

теперь, спустя некоторое время, когда рыбаки убрали трал.

Тем более что время было как раз полуденное: наступал

короткий серый ноябрьский рассвет.

Неожиданно Новоселищев закричал:

- Перископ! Смотрите, перископ, подводная лодка!

Все кинулись к борту, глядя туда, куда указывала

вытянутая рука Новоселищева. Темный стальной предмет

почти такого же цвета, как и сама вода, то появлялся на

поверхности, то скрывался, прикрытый небольшой волной. А

через несколько минут перископ и вовсе исчез - то ли удалился

и растаял в серых сумерках, то ли ушел под воду, - словом, не

пожелал мозолить любопытных глаз рыбаков.

- А могла быть и чужая... - высказал предположение

Новоселищев.

- Все может быть, - хмуро подтвердил Игнат Ульянович и

резко захлопнул дверь рубки.

Сигеев был зол на лодку и за испорченную сеть, и за то,

что она в самом деле могла быть чужой. Он злился и на

Михаила Петровича, который вслух высказывал его

собственные мысли, но не предлагал никакого решения, и на

себя - за то, что не мог ничего дельного придумать и

предпринять какие-либо меры. Игнат Ульянович пытался

отогнать, рассеять эти тревожные мысли: ничего, собственно,

такого ведь и в самом деле не случилось. Ну, подумаешь,

перископ подводной лодки увидели. Впервой, что ли!..

Порванная сеть его меньше беспокоила, как это ни странно, и

он поймал себя на мысли, что над председателем-

хозяйственником берет верх обыкновенный военный моряк. Но

и от этой мысли успокоение не приходило и подозрение не

рассеивалось, а напротив, возрастало. И тогда он на какой-то

миг подумал, что это в нем заговорил голос моряка - охотника

за подводными лодками, голос бдительного воина. Хотя он уже

и распрощался с военным флотом, а все-таки в душе остался

боевым моряком. Это ему льстило, но не успокаивало:

обстановка требовала каких-то определенных и, конечно,

разумных решений и действий. А короче говоря - и это было,

пожалуй, самое правильное, - следовало просто сообщить

военным морякам о замеченной подводной лодке. Потом это

уж их дело - разберутся сами, чья она - наша или чужая.

Главное, сообщить. Но как? На траулере была рация, но он не

знал, как установить связь с военно-морской базой, вернее, как

бывший командир посыльного катера, он, конечно, знал, и не

раз ему приходилось пользоваться связью. Но тогда у него был

код под руками. А здесь... Разве только открытым текстом? Он

отдавал себе отчет, что это далеко не идеальный выход из

положения.

Можно себе представить, как был обрадован Сигеев,

увидав в сумерках приближающийся посыльный катер, тот

самый "Пок-5", на котором он много лет ходил по отдаленным

морским постам. Игнат Ульянович знал, что на катере теперь

плавает Юрий Струнов, оставшийся на сверхсрочную. И

Сигеев пошел навстречу катеру.

Главный старшина Струнов встретил своего бывшего

начальника у себя на катере, что называется, с

распростертыми объятиями, передал штурвал рулевому, а сам

вместе с желанным гостем спустился в свой кубрик. Он был в

приподнято-шумном настроении; от внезапно нахлынувшей

радости не заметил озабоченности на лице Сигеева и

продолжал изливать свои чувства:

- Правду вот говорят: гора с горой не встретится, а моряк

с моряком - обязательно. Тесно в море стало, Игнат, ей-богу,

тесно. Я, по правде сказать, о тебе сейчас думал. Письмо

недавно от Богдана получил с целины.

- Козачина на целине? Как он там оказался? - почему-то

удивился Сигеев. - Он же домой рвался.

- Что рвался! Разве он знал, чего хотел? Он просто себя

искал, место свое в жизни. На воде не нашел, это точно: море

не по его характеру было. А на земле нашел. Ты послушай, что

пишет наш Богдан. Доволен и рад, как жених перед свадьбой.

Струнов полез было в сумку за письмом, но Сигеев

остановил его:

- Погоди с письмом. Я к тебе по неотложному случаю.