дальше читать: слишком тяжко было на душе.

Он поднялся и, дымя сигарой, прошел в другую комнату.

Стал посреди нее, соображая, что он должен делать. Ах да,

собрать вещи. А что собирать? Все войдет в один чемоданчик.

К вещам он вообще относился равнодушно. И теперь смотрел

на них даже с какой-то враждебностью: все было ненужное,

чужое. Он открыл шифоньер, из которого пахнуло духами от

туалетов Ирины. И, обращаясь к гардеробу, мысленно

произнес: "Эх, Иринка, Аринушка!.. Что ты наделала!" Опять с

тоской вспомнил, как все было славно в их семье, и понял, что

больше так не будет, даже если все останется по-старому.

Остаются на всю жизнь не заживающие шрамы. И хотя бытует

мнение, что мужчины покладистей женщин, легче прощают

своих обидчиков, забывают нанесенные обиды, в то время как

женщины никогда не забывают о причиненной им душевной

боли, Андрей знал, что лично он но сможет ни забыть, ни

простить. И тогда откуда-то возникал вопрос: а что,

собственно, ты не должен прощать, что произошло? Ведь ты

еще точно ничего не знаешь... Мысль эта примиряла. Он

решил- ждать. Ждать, чтоб все выяснить и затем уже решать.

И он ждал с тревожным нетерпением, чутко вслушиваясь в

звуки лестничной площадки. Вот гулко хлопнула дверь лифта.

Андрей - как наэлектризованный. Минута, вторая, третья. О,

как мучительны эти долгие минуты! Но не звякнул замок на

двери их квартиры. Значит, к соседям. Потом снова

томительные минуты ожидания. И вот - звонок, резкий, с

вызовом. "Она!" - вспыхнула мысль и погасла: Ирина не могла

звонить, у нее есть свои ключи. Он не успел выйти в прихожую,

как раздался второй звонок, и только тогда Андрей понял, что

звонит телефон. Беря трубку, почему-то решил, что звонит

Струнов. И совсем опешил, услыхав голос Василия Шустова:

- Андрей, что случилось? Я битых два часа ожидаю вас!

Андрей не сразу сообразил, не понял значения его слов.

- Где ожидаешь?.. Кого? - скорее машинально, чем

осознанно переспросил Ясенев, вызвав недоумение на другом

конце провода:

- Как кого? А разве Ирина тебе ничего не говорила? Да

вы что, братцы мои?..

- Василий Алексеевич, я ничего не понимаю. Объясни,

пожалуйста, толком.

Слишком неожиданным для Андрея был и этот звонок и

сам разговор, неожиданным и странным: он вносил в его

взволнованный мозг какую-то сумятицу. А его ответы, в которых

явно слышались недоумение и растерянность, в свою очередь

сбивали с толку и озадачивали Шустова, и тот решил

объяснить все обстоятельно, начав с того, что днем он был на

бюро райкома, где ему и Семенову объявили по выговору.

Потом Ирина сказала, что после работы она с мужем заедет к

нему, Шустову, домой, чтобы разделить с ним его радость, - а

он действительно радовался неожиданному повороту дела.

- Два часа я вас жду, - заключил Шустов. - Несколько раз

звонил - телефон не отвечает. Ну, думаю, выехали.

У Андрея отлегло от сердца; потеплело на душе.

Сдерживая свою радость, он сказал тихим, приглушенным

голосом:

- Я ничего не знал, Василий Алексеевич. Ирина мне не

говорила.

- Как?.. - удивился и уже насторожился Шустов. - Она

дома? - Нет, она ушла... на какой-то концерт.

Сказав это, Андрей уже готов был поверить, что Ирина и

в самом деле ушла на концерт и все его волнения и

подозрения оказались плодом ревнивого воображения. И эту

уверенность подкрепляли слова Василия:

- Странная логика у этих женщин. Поди разберись. Ну

хотя б позвонила!.. Андрей, а может, ты один подъедешь?

Бери такси и подъезжай. Выпьем по маленькой.

- Нет, Василий Алексеевич, спасибо. Поздно уже. А

потом у меня завтра предстоит трудный день. Хочу пораньше

встать.

Шустов не настаивал - мелькнула подозрительная

догадка: "А может, они рассорились? Из-за меня. Но тогда

Ирина должна была позвонить и сказать, что они не приедут.

Странно вела она себя сегодня. Этот порыв, взгляд. Всерьез,

что ли? Но этого нельзя допустить, это невозможно. Это было

бы бесчестным. А Катюша, дочь? О ней подумала Ирина?"

И тогда Шустову опять пришли на память слова

печальной русской песни: "Жена найдет себе другого, а мать

сыночка никогда". И он вспомнил ту, которая дала ему жизнь и

которую он даже теперь, будучи взрослым, самостоятельным

человеком, не мог назвать матерью. "Нет, Ирина не такая, нет-

нет", - решительно и торопливо запротестовал он, поймав

невольную аналогию...

Ирина ехала к Шустову, обуреваемая чувствами, слегка

прикрытыми благовидным предлогом - разделить личную

радость друга. В пути она думала над нелегким для нее

вопросом: как объяснить Василию свое появление без

Андрея? Сказать, что они поругались и Андрей не захотел

ехать? Нет. Лгать она не могла, тем более что обман этот

может раскрыться при первом же разговоре Василия с

Андреем. Сказать всю правду, признаться в своих чувствах к

нему? А вдруг Василий осудит ее? И обязательно осудит.

Должен осудить, обязан. "Я потеряла голову. Я преступница, и

нет мне прощения, - начала жестоко казнить себя Ирина.

Страстная душа, богатая воображением, все свои порывы,

мысли и желания она рассматривала как свершившееся, как

ужасный факт, которому нет оправдания. - Что со мной? Какая

нечистая сила вселилась в меня? Нет-нет! Я сошла с ума.

Если я приеду сейчас к нему, он возненавидит меня. Я потеряю

большого друга. Я никогда больше не смогу с ним встречаться,

не посмею посмотреть ему в глаза. В его глаза. А какие у него

глаза? Вот и не помню. Как странно - я не помню глаз

любимого человека. Это оттого, что у него глаза

неопределенного цвета. Чистые и смелые глаза".

В центре, на площади Революции, она вышла из метро.

Зачем-то нужно было выйти именно здесь. Вспомнила - зайти

в парикмахерскую. Нет, теперь это не нужно: она не пойдет в

парикмахерскую и не поедет к Шустову. Назад, домой, только

домой. Но сначала нужно успокоиться, собраться с мыслями.

Что она скажет Андрею? Она уже сказала - концерт. Как глупо,

противно - ложь, обман. И зачем, ради чего все это?

Вспомнила, как, тушуясь и теряясь перед неожиданно

возвратившимся домой Андреем, она лепетала о какой-то

подруге, билетах, концерте, и она сейчас испытала такое

чувство стыда, угрызения совести, что готова была полжизни

отдать за то, чтоб все это оказалось сном. Но это была явь,

ужасная, неприятная явь, и голос Петра Высокого,

окликнувшего ее, тоже был явью. Она даже обрадовалась

этому голосу, словно встреча с добрым Похлебкиным могла

чем-то помочь ей. Петр Петрович стоял у киоска "Союзпечати"

и приветливо улыбался, точно давно поджидал здесь Ирину. А

рядом с ним с двумя гвоздичками в руке стояла счастливая

Аннушка Парамонова.

- Ирина Дмитриевна, вы из гостей или в гости? -

спрашивал восторженно сияющий Похлебкин: вспомнил, что

Ирина отпрашивалась у него уйти сегодня пораньше.

Она ответила с ненужной поспешностью, и лицо

залилось румянцем:

- Из гостей. Домой иду.

- Отлично! - воскликнул Похлебкин и уже деланным

начальственным тоном, который никак ему не шел: - Поскольку

вы сегодня похитили у государства целый час служебного

времени, я, как начальник ваш, приказываю немедленно,

безотлагательно, сию же минуту вернуть этот час из резервов

вашего отдыха. - Он смущенно, взглядом, просящим прощения,

посмотрел на Аннушку и закончил уже совсем естественно: -

Короче говоря, Ирина Дмитриевна, мы с Аннушкой сейчас