нее удивленно и настороженно: - Ты это к чему?

- А просто так. Ведь ты меня не любишь? Это правда?

Ну скажи - правда?

Он смотрел на нее тихо, долго, проникновенно и видел:

слова ее говорят одно, а взгляд - совсем другое. Он был

уверен, что Ирина великолепно знает о его любви и в верности

ей не сомневается, а спросила с какой-то иной, тайной целью.

И тогда он ответил ей точно таким же вопросом:

- А ты? Ты еще любишь меня или никогда не любила?

Это прозвучало неожиданно, прямо, резко до жестокости

и поставило Ирину в тупик. Она рассмеялась, весело, звонко,

это был чистый и в то же время деланный, не совсем

естественный смех. Быстро погасив его, Ирина продолжала,

как бы играя все на той же полушутливой струне, стараясь уйти

от поставленного в лоб вопроса:

- Я не увлекусь. На пошлость, на флирт я не способна,

ты же знаешь. Я могу полюбить всерьез, сильно. Вдруг

появится какой-нибудь принц.

- Что значит принц? И вообще, что ты говоришь, Ирина?

Это что-то новое в тебе.

- Но, Андрюша, согласись, что никто из нас на этот счет

не может дать гарантий. Нельзя поручиться за себя.

"Вот так раз, вот это Ирина, совсем другая, которой я еще

не знал". Открытие это обеспокоило Андрея. Стараясь уловить

нить потерянной мысли, он сказал негромко и с убеждением:

- Ты не можешь поручиться за себя? И возводишь это в

принцип. Зачем? Я-то могу за себя поручиться. Как ты

выразилась, с гарантией. А ты не можешь. Так и говори за

себя. - Ему хотелось наконец внести ясность, и он сказал,

глядя на нее грустными, чуть-чуть встревоженными глазами: -

Надо полагать, этот принц уже существует. Имя его - Василий

Шустов.

Она снова задорно расхохоталась и ответила с веселой

игривостью:

- Василек - хороший парень. Но ты меня к нему не

ревнуй: ко мне он равнодушен. Я для него не существую.

В день, когда Шустова вызвали на заседание бюро

райкома, Ирина волновалась больше всех: какое решение

примет райком? Из лаборатории она то и дело звонила в

отделение Шустова, но к телефону никто не подходил, - значит,

Василий еще не возвратился. Наконец телефонный звонок в

лабораторию. Она вздрогнула и в волнении схватила трубку.

Каким-то чутьем догадалась, что звонит Шустов. Должно быть,

ее волнение передалось Петру Высокому: он бесшумно

подошел к столу и стал подле Ирины в выжидательной позе.

Голос Василия Алексеевича сдержанно-приподнятый. Он

почему-то сначала спросил:

- И Петр Высокий там?.. Можете поздравить: решение

нашей парторганизации райком отменил. - При этих словах

Ирина визгнула от неистового восторга, и Шустов охладил ее

следующей фразой: - Погоди плясать, выслушай. За халатное

отношение к хранению бланков спецрецептов и за

ненормальные взаимоотношения коммунистам Семенову и

Шустову объявили по выговору без занесения в учетную

карточку.

Она передала трубку нетерпеливому Похлебкину, а сама

умчалась во второй корпус, где размещалось отделение

Василия Алексеевича. Ворвалась к нему в кабинет без стука и,

обрадовавшись, что он один, порывисто бросилась к нему,

крепко обвила руками его горячую шею и страстно поцеловала.

Все это произошло так быстро, естественно, что он даже

растеряться и удивиться не успел. А потом увидел на

улыбающихся глазах ее слезы счастья.

- Я так рада, так рада, что все благополучно обошлось, -

слабый голос ее звучал тихо и однотонно.

Василий Алексеевич принял ее вспышку как должное, как

проявление заботы верного, душевного друга и товарища. Он

начал было рассказывать, как шел разбор его дела на бюро

райкома, но Ирина перебила все тем же тихим и нежным

голосом:

- Не надо сейчас, Василек. Потом, вечером. У тебя дома.

Мы заедем. Такое надо отметить. Хорошо? Вечером. В

котором часу удобней?

- Андрей когда освободится? - уточнил он.

- Он свободен, - торопливо отмахнулась она. - Только ты

не звони ему. И я ничего не скажу - сделаем сюрприз. Хорошо?

Василий Алексеевич покорно кивнул. Он не только не

знал, но и не мог догадаться, что она сейчас хитрит. Ирина

решила приехать к Шустову одна, без Андрея и тайно от

Андрея.

С работы она ушла на час раньше - отпросилась у

Похлебкина. Нужно было успеть переодеться, принарядиться и

уйти из дому до прихода Андрея с работы. Она все рассчитала

и взвесила. Сегодня будет решающий день - она придет к

Василию Алексеевичу и скажет: я твоя. Навсегда. Навеки. Не в

силах побороть свои чувства, она уже не отдавала себе отчета

в поступках, делала все, что подсказывало горячее и слепое

сердце.

Придя домой запыхавшаяся, словно убежавшая от

погони, она металась по квартире, не соображая, что делает.

Почему-то распахнула шифоньер и стала торопливо

перебирать свои наряды. Это было очень важно - надеть

новое, которое он еще не видел, самое лучшее,

приготовленное специально для такого случая платье. И вдруг,

как молния, поразила странная и такая неожиданная,

неуместная мысль: "Что это я? О чем? А как же Андрей... и

Катюша?.. Я не знаю, что со мной случилось, осуждайте,

казните меня, но я люблю. Люблю его... и Андрея. Не знаю,

быть может, это пошло по отношению к одному и подло по

отношению к другому. Но я люблю".

Она ждала, что Василий сделает первый шаг. И, не

дождавшись, пошла сама. У Ирины никогда не было

недостатка в поклонниках, даже в Заполярье, когда они

поженились с Андреем. Но она с презрением отвергала все

ухаживания. Ее называли женой "образцово-показательной

верности". А ей было все равно, как ее называли, и что о ней

думали. Она любила Андрея. А может, это было просто

чувство благодарности за его любовь? Кто знает. И прежде

никогда не думала, что может изменить Андрею или полюбить

другого. Теперь она не хотела об этом вспоминать и не

задумывалась над будущим.

Нарядившись, она еще раз подошла к зеркалу и

критически осмотрела свою прическу. Растопыренными

пальцами попробовала оживить тучную копну волос,

крашенных под каштан. Прическа как прическа, довольно

милая, скромная, не кричащая. Но сегодня она ей не

нравилась. В запасе у Ирины было достаточно времени, и она

решила по пути к Шустову заглянуть в парикмахерскую.

Сегодня она должна быть самой красивой на свете. Василий

этого заслуживает. Он необыкновенный человек. Он герой, из

породы тех, с Сенатской площади, кто шел на эшафот, кто

вместе с Лениным шел в ссылку долгим сибирским трактом.

Только он мог сказать в лицо иностранцу-подлецу: "Подлец!"

Он восстал тогда, когда другие заискивающе ползают на брюхе

перед негодяями и мерзавцами и сами подличают. Он - герой

нашего времени, ее идеал и мечта, за ним она готова идти

куда угодно. Вздохнула, глядя на свое отражение, мысленно

сказала той, глядящей из зеркала элегантной молодой даме:

"Ну, Иринка, ни пуха тебе, ни пера", круто повернулась и уже в

прихожей столкнулась с только что вошедшим Андреем. Это

было так неожиданно, ошеломляюще, что она не могла скрыть

своего замешательства.

- Ты далеко? - настороженно спросил Андрей, не сводя с

нее цепкого проницательного взгляда. По ее необыкновенному

туалету, по вдохновенному и в то же время растерянному лицу,

ярко зардевшемуся, он догадался, что она идет на свидание.

Она не сразу нашлась:

- Я?.. Я решила... к подруге... в театр идем, -

беспомощно пролепетала Ирина. И все, вся неправда, стыд -

все было написано на ее лице так ярко и выразительно, что не