- Но ты тоже голосовал за Ельцина.

- Ну уж нет, я не за него голосовал. Я голосовал за свои

миллионы. Ельцину я знал цену. А что ты выиграла, голосуя за

Рыжкова? Анекдот: он пригрозил поднять цену на хлеб в два

раза, и его забаллотировали. Ельцин пообещал лечь на

рельсы, и его избрали, твои же коллеги - врачи, учителя,

вшивая интеллигенция, бюджетные крысы. Самые глупые, как

и те домохозяйки-пенсионерки, которые теперь слезы

распустили.

- Да не глупые, - возразила Таня. - Доверчивые,

наивные, оболваненные телевизорами. Я вот все думаю: что ж

он все-таки за человек, Борис Ельцин? Есть ли у него совесть,

душа?

317

- Он, если хочешь знать, Степан Разин, только наоборот.

Тот богатых грабил и убивал, а этот грабит бедных и голодом

морит. Тот, "веселый и хмельной", близкого ему человека,

персидскую княжну этак шутя, по пьянке, бросает в Волгу-

матушку. Ельцин своего верного слугу, помощника и тоже

"веселый и хмельной" бросил с корабля в Волгу.

Ответы Евгения, его какой-то взвинченный тон не

успокаивали, не устраняли тревогу, порождали вопросы.

- Нет, Женя, я не могу себе представить высадку

американского десанта в России. Есть же у нас армия, наша,

родная, "непобедимая и легендарная".

- Армии, о которой ты говоришь, уже нет. А та, что есть,

будет выполнять приказ наших отечественных американцев -

тех же Грачевых и Кокошиных. И, конечно, Ельцина.

В голосе Евгения Таня почувствовала апатию и

безысходность. Ей вспомнились слова отца: пока у нас есть

ядерное оружие, с нами будут считаться. И теперь у

американцев главная стратегическая цель - любой ценой, под

любым предлогом захватить наш ядерный арсенал или

нейтрализовать его. Вот что страшно.

На этот раз Евгений не стал стелить себе на диване: он

первым, раньше Тани, принял душ и первым занял свое место

в спальне. Он ждал Таню, перебирая в памяти события

сегодняшнего вечера. С Яровым не удалось переговорить о

делах "Пресс-банка" то ли из-за дурацкого "Амаретто", то ли

из-за сенсационных откровений Анатолия Натановича и его

быстрого опьянения. А с пьяным говорить о серьезном деле

бесполезно. Евгений подозревал, что история с "Амаретто"

была заранее задумана Яровым, как предлог побыть наедине

с Таней. Евгения занимал вопрос: о чем они говорили в его

отсутствие. Он видел, каким алчным взглядом пожирал Яровой

Таню, и потом этот откровенный поцелуй на брудершафт. "А

как она ловко ускользнула, подставив щеку", - одобрительно

подумал Евгений. Но чувства ревности он не испытывал:

важно было задобрить Ярового, угодить - тут уж не до

ревности и нравственных условностей. Татьяна вела себя не

лучшим образом, явно демонстрировала свою если не

неприязнь, то нелюбезность. Ее поведение огорчало Евгения,

потому что, как он понял, и не радовало Ярового. Могла,

наконец, пересилить себя ради дела, ради своей же судьбы.

Ведь если не поможет Яровой и банк "лопнет", то Евгений

определенно смоется "за бугор" - этот вопрос решен им твердо

и окончательно. К угрозе Тани не покидать страну он отнесся

318

серьезно: она слов на ветер не бросает. В таком случае развал

семьи предрешен. Егор, конечно, останется с ним, в Россию он

не вернется.

Мысли эти угнетали, вызывали душевную боль. Надо

убедить Таню "завлечь" Ярового во имя сохранения семьи

здесь, в России, оставаться в которой и для него было куда

предпочтительней, чем доживать век где-то на чужбине, В

слово "завлечь" он вкладывал вполне определенный смысл:

стать любовницей. Ничего страшного в этом он не видел: не он

первый и не он последний, по его мнению, половина мужей -

рогоносцы, каждый второй награжден этой "короной". И

большинство из них не знают, кто им наставляет рога. Здесь

же все проще и ясней, - по обоюдному согласию. Никто ничего

не теряет, во всяком случае, Евгений: к Татьяне он уже

охладел, его больше устраивает, как женщина, Люба Андреева.

Она вышла из ванной в халатике, туго перетянутом

поясом, и, выключив свет, без слов нырнула под одеяло,

отодвинувшись от Евгения на самый край кровати. "Сердится.

Будут проблемы", - с досадой подумал Евгений и,

приблизившись к ней вплотную, попытался осторожно обнять

ее горячее, распаренное тело. Она резко отстранила его руку и

натянула одеяло так, что оно разделило их. Он обиженно

отодвинулся. Выждав паузу, произнес с явным укором:

- Могла быть и поласковей... - Выдержав паузу, уточнил: -

с Яровым.

- Я прошу тебя: никогда не говори мне о нем, -

раздраженно произнесла Таня, не двигаясь.

- Почему, объясни? Он что, оскорбил тебя, обидел?

- По-твоему как - наглое домогательство обижает или

оскорбляет? - отозвалась Таня и повернулась на спину.

- Это зависит от обстоятельств. Иногда надо прощать: не

обижаться и не оскорбляться, просто, закрыв глаза,

перешагнуть условности, пересилить себя во имя главного, -

стараясь по возможности миролюбиво, дружелюбно ответил

Евгений.

- Не понимаю, на что я должна закрыть глаза и через что

перешагнуть?

Евгений прекрасно знал, что она понимает, о чем речь, и

ждет не уклончивого, а прямого, пусть и жесткого ответа. И он

сказал:

- Ну, удовлетворить его желание. - Слова эти прозвучали

уж слишком просто, обыденно.

319

- Желание? - в тоне, каким это было сказано,

вызывающее удивление. - А ты знаешь, что он желал?

- Догадываюсь, - все так же просто ответил Евгений.

- И тебя это никак не трогает, не смущает?

- Когда речь идет о жизни, о будущем семьи, приходится

идти на уступки.

- Если я правильно тебя понимаю, ты толкаешь меня в

объятия похотливого удава? Так?

Он молча обдумывал ответ. Хотелось сказать: "Ну и что,

разве тебя убудет". Но он не решился произнести эту

циничную фразу и предпочел ей не менее циничную:

- Тебе известно такое выражение: "Игра стоит свеч"?

Эти слова шокировали ее, перехватили дыхание, и она

выдавила из себя незаконченную фразу:

- Какой же ты... - мысленно произнесла: "Такой же

негодяй... Как же я раньше... Нет, он не был таким... Он им

стал... Что за причина, почему?"

Не было ответа. Она опять повернулась к нему спиной, и

он сделал попытку обнять ее, провел рукой по обнаженному

плечу, по шелковистой, такой знакомой, соблазнительной,

родной, но она грубо отстранила его, сжалась в комок на

самом краю кровати.

- Что же ты за человек? - вполголоса произнесла она и

затем решительно и зло: - Не прикасайся ко мне.

Он чувствовал, как напряглось ее тело, как дрожал ее

голос, и все же еще на что-то надеялся.

- Ну пойми же ты меня, пойми положение, в котором мы

оказались.

Ее коробило это "мы", она не хотела и не могла понять,

все, что сейчас происходило, никак не укладывалось в ее

голове, было чуждо, даже враждебно и омерзительно.

Теоретически она знала по рассказам, читала в книгах о том,

как иные мужья не только закрывают глаза на измену своих

жен, но и преднамеренно из корыстных соображений

подталкивают их на это. Но это было где-то и с кем-то, и ее

никак не касалось, И вдруг эта мерзость задела ее. Тане стало

обидно, невыносимо горько и стыдно, что человек, которого

она когда-то искренне любила, считала, если и не идеальным

(а бывают ли такие в природе?), то во всяком случае

порядочным, решился на такой отвратительный бесчестный