подал сигнал на какой-то механизм сновидений, который

тотчас же создавал картину, соответствующую болезни - рыба

или мясо. И все же вопросы оставались, загадка сновидений

не была решена.

2

Иванов не очень был удивлен, встретив на пороге своей

мастерской врача Тамару Афанасьевну без генерала, но все

же спросил:

- А где Дмитрий Михеевич?

Вопрос удивил ее: она не знала, что должна была

приехать вместе с Якубенко, хотела даже спросить "А разве он

тоже...?", но быстро сообразила и ответила с улыбкой легкого

смущения:

- Дмитрий Михеевич позвонил мне и сообщил, что вы

заболели, и просил срочно навестить вас. Вот я, как скорая

помощь, и примчалась по вызову.

- Что ж, я рад вас видеть, но Дмитрию не стоило вас

беспокоить - ничего серьезного, все уже пронесло.

"А ведь, чего доброго - она может подумать, что я

симулирую болезнь, предлог для встречи с ней, - решил

Иванов и мысленно выругал услужливо-заботливого друга. -

Больше того, может принять эту болезнь, как мужской сговор

между ним и генералом".

Он проводил ее в кабинет и вкратце рассказал о своем

недуге и о принятых им мерах. Она внимательно выслушала

его и затем проверила пульс. Рука ее, как и вчера, была

91

горячая и мягкая, а с лица ее все еще не сходил румянец

смущения. Пока она считала пульс, он откровенно разглядывал

глубокие морщины, прорезавшие ее низкий лоб, слегка

прикрытый красивым локоном еще совсем свежих волос и

мелкие морщинки у светло-голубых маленьких глаз. Белый

врачебный халат придавал ей особую пикантность, хотя и

казался здесь преднамеренным и неуместным. Ее мелкое,

круглое слегка курносое лицо, как и вчера, то и дело озарялось

мягкой, доброжелательной улыбкой. Неожиданно он уловил

какое-то очень отдаленное сходство этой еще далеко не

пожилой женщины со старой Ларисой. Он не понимал, в чем

состоит это сходство, и подумал: "Лет через двадцать и она

будет бодрящейся старушенцией. А меня, может, к тому

времени вообще не будет на этой грешной истерзанной

антихристом и его пришельцами-бесенятами, земле". Об этом,

о себе, он старался не думать. Двадцать лет - это так много, и

в то же время пролетят они незаметно в суете мирской.

Кажется, совсем недавно Дмитрий Михеевич поздравлял его с

пятидесятилетием, а ведь минуло уже с тех пор без малого

двадцать. Размышления его оборвал вопрос Тамары

Афанасьевны:

- Где вы можете прилечь? Я хочу прощупать ваш живот. -

И лицо ее озаряется доброй и ласковой улыбкой.

Они прошли в спальню. Он послушно обнажился по пояс,

лег на спину и неожиданно для себя самого сказал:

- Ваш халат настраивает меня на больной лад.

Действует на психику.

- Правда? Тогда я его сниму, - с игривой улыбкой

ответила она, а он прибавил:

- И отнесите его куда-нибудь, в кабинет, что ли?

"Зачем я эту глупость сказал? Что она подумает? А-а,

пусть думает: ведь я же "святой", а "святому" все простительно.

Без халата она показалась ему совсем другой. На ней

был светло-синий мохеровый свитер без рукавов, надетый

поверх белой блузки, из-под которой просматривался

маленький уголок ее мягкой, теплой, беспокойной груди. И вся

она была мягкая и теплая, исторгающая на него приятный,

какой-то манящий аромат духов.

Тамара Афанасьевна положила руки ему на живот и

качала очень бережно, осторожно не столько прощупывать,

сколько гладить. Ему не было неприятно прикосновение ее

мягких горячих рук, даже напротив: он ощущал сладостное

тепло, глядя в упор на ее розовое огнем горящее лицо,

92

догадывался, что она не в силах сдерживать волнение; на ее

маленькие полные губы, не тронутые помадой, почти

физически чувствовал их трепетную близость и стыдливую

нерешительность. Глаза ее были прикрыты веками, и от них во

все стороны разбегались мелкие, едва заметные морщинки.

Дрожащие руки все медленней скользили уже не по животу, а

по груди, голова опускалась все ниже и ниже, и упавший локон

ее волос щекочущим током коснулся его лица. Холодный разум

подсказывал ему, что какие-то секунды отделяют их от

рискованной черты, переступив которую, он будет потом горько

раскаиваться. Он понимал ее и не осуждал. Ему вспомнилась

стремительная до агрессивности атака Инны. Как не похожи

эти две женщины, совершенно разные в своих чувствах. Он

догадывался, каких душевных усилий, быть может, даже мук,

потребовал от Тамары ее робкий поступок открыть перед ним

свое сердце. Она не из тех женщин, которые откровенно

предлагают себя мужику, повинуясь зову плоти. Ей нужна

прежде всего ласка, по которой втайне стосковалась ее душа.

И она готова отплатить взаимностью чувств. Он это понимал с

полной убежденностью, но принять ее дара не мог: сердце его

по-прежнему молчало с холодным равнодушием. А пепельный

локон все ниже и ниже, еще один миг, и трепетные губы ее

прильнут к его немного растерянному лицу, но именно в тот

самый миг его вежливый грудной голос упредительно

произнес:

- А вы не могли бы измерить мне давление? У вас есть

аппарат? - Его внезапный бестактный, даже оскорбительный

вопрос ударил ее, как обухом по голове. Она резко вздернула

голову, выпрямилась и замерла в такой позе с закрытыми

глазами. Руки ее украдкой соскользнули с его тела и

опустились на ее колени. Он почувствовал себя неловко и

виновато, прочитав в ее беспомощно-растерянных жалобных

медленно открывшихся глазах просьбу о прощении.

С мучительным удивлением она тихо сказала:

- Давление у вас нормальное. И пульс тоже.

В колючих словах ее чувствовалось напряжение. И чтоб

как-то оправдать себя, он сказал устало и равнодушно:

- Понимаете - какая-то слабость во всем теле и

сонливость.

- После отравления это естественное состояние. Вам

надо уснуть и отдохнуть. - В голосе ее звучали смущение и

обида.

93

Она встала и направилась в кабинет. Он торопливо

вскочил, надел рубаху и привел себя в порядок, направился

вслед за ней. Она все еще не оправилась от смущения и

собиралась уходить. Он понимал ее состояние и, осуждая

себя, старался как-то смягчить, развеять неловкость

положения.

- Вы хотите посмотреть портрет Дмитрия Михеевича?

Пожалуйста, проходите в мой рабочий цех.

Отформованный в гипсе портрет генерала стоял на

подставке рядом с незаконченной композицией "Девичьи

грезы". Тамара Афанасьевна взглянула на портрет нехотя и

вскользь, не скрывая своего равнодушия, тихо обронила лишь

одно слово "похож", а композицию даже взглядом не

удостоила, и в смятении вышла в прихожую. Расставаясь оба

чувствовали себя неловко и виновато.

После ее ухода Иванов не находил себе места. Он

метался по мастерской из комнаты в комнату, ругая не столько

генерала сколько себя. "Как глупо, дурацки я вел себя. И

Дмитрий хорош - специально ведь подослал. Зачем? Что я -

просил его? Наоборот, я не хотел. Ведь я обидел ее без всякой

к тому причины. Она с открытой душой... Ее можно понять. А я,

как последний чурбан, даже чаю не предложил, можно сказать,

выгнал доброго, душевного человека. Надо было посидеть,

поговорить. Может, она хотела душу свою раскрыть, ласковое

слово услышать от меня. Она гордая, совестливая женщина, а

я ее за Инну принял". - Он мучительно переживал

неожиданную встречу.

Телефонный звонок оторвал его от самобичевания.

Звонила легкая на помине Инна, поздравляла с Новым годом,