кабинете они будут оба, и произойдет взрыв.

- А я где должна находиться? Ну, с этой кнопочкой?

- В другой комнате. Или даже на улице.

Наташа всерьез задумалась. Мысль ее работала

напряженно, вытесняя хмель. Она начала трезветь. Спросила:

- А что будет с ними? После взрыва? Их только напугает

или, может, ранит?

- Это уж как повезет, - уклончиво, с наигранной

легкостью ответил Макс.

363

- И погибнуть могут? - В голосе ее звучала тревога,

Максу это не понравилось. Он с раздражением ответил:

- Я ж тебе сказал: как повезет. Тут, как на войне, где

стреляют, взрывают. . там и ранят и убивают. А кому повезет -

отделываются легким испугом. А тебя что смущает? Ты чего

испугалась, народная мстительница?

- Я - чтоб не убивать, а только напугать. Или легко

ранить.

- Ты, девочка, ненадежный партнер, - подосадовал Макс.

- С тобой трудно иметь серьезное дело. Ты годна только для

постели. - Он спустил свои волосатые толстые ноги на пол и

закурил. Наташа лежала, по пояс прикрытая давно нестираной

простыней, крепкими руками гладила его широкую твердую

спину и приговаривала:

- Ну не сердись, Максик. Я на убийство не способна.

- А кто сказал, что обязательно - убийство? Как повезет.

И какая ты убийца? Тебе только кнопку надо нажать.

- Но сначала надо эту штучку подложить. Нет, я не смогу,

- решительно сказала она.

- Не сможешь, ну и не надо. И закроем тему. Пусть

уезжают на свой Кипр и там наслаждаются любовью.

- Не сердись, милый, - капризным тоном проговорила

она. - Ну, иди ко мне. - Длинная рука ее потянулась к его

животу и ниже. Макс смилостивился, уступил. Ткнув

недокуренную сигарету в пепельницу, обнаженный, волосатый,

он лег на спину и вытянулся поверх простыни. Он не хотел

ссориться с Наташей, зная, что она ему пригодится в

осуществлении его недоброго замысла.

2.

В пятницу вечером Евгений позвонил Тане и сказал, что

он хотел бы забрать свои вещи.

- Можешь завтра приезжать: я их собрала, - спокойно

ответила она, хотя вещи Евгения еще не были собраны, она

только думала собирать их и хотела позвонить ему и сказать,

чтоб приезжал за своим барахлом. И теперь ей было досадно,

что не она, а он позвонил первым, опередив ее. Вещей было

много: полдюжины костюмов, пять демисезонных и зимних

пальто, плащи, обувь, рубашки, шляпы, белье. Словом, на

целую машину. Книги, конечно, он не возьмет, как впрочем, и

посуду: не станет же мелочиться. Начнет новую жизнь -

наживет. Сердце заныло от таких мыслей, но она взяла себя в

руки и стала складывать в чемоданы и сумки обувь, белье,

364

рубашки и прочую мелочь. Пальто и костюмы пусть тащит с

вешалками. Делала она все это со степенным спокойствием,

как делают привычное дело, без всяких эмоций, которые она,

кстати сказать, подавляла усилием воли.

Евгений приехал в субботу утром - как всегда, вместе с

телохранителем. Выглядел он неважно: на лице и во всем

облике уже не было прежнего самодовольства, печальные,

затуманенные глаза выражали смирение и покорность

неизбежному удару судьбы. В руках появилась дрожь, чего

раньше не наблюдалось даже в минуты нервной вспышки.

Пока телохранитель выносил вещи, сваленные в гостиной,

Евгений пригласил Таню в спальню и заговорил тихим

дрожащим голосом:

- Обстоятельства сложились так, что я вынужден

безотлагательно покинуть страну. Надежды на Ярового не

оправдались. - Заметив на лице Тани ироническую усмешку, он

запнулся и неожиданно спросил: - Вы что, встречались?

- Да, он приходил свататься, - с саркастической улыбкой

ответила Таня, но Евгений сделал вид, что его это уже не

интересует, и продолжал:

- Да, так распорядилась судьба. Ты была права, когда

говорила, что счастье не в деньгах. Нам не повезло. Всё

кончилось крахом.

Говоря это, он смотрел на Таню в упор жадным

вопросительным взглядом, на ее высокий лоб и густые

блестящие солнечные волосы, в большие глаза, когда-то

излучающие сияние любви. Теперь они были потухшими,

холодными, безучастными. Он всматривался в тонкие черты

еще недавно цветущего с нежной ослепительной кожей лица, -

теперь аскетически бледного, потускневшего, усталого. Сердце

его разрывалось от вдруг молнией сверкнувших воспоминаний,

он ждал от нее каких-то спасительных, ну хотя бы

утешительных слов. А она каменно молчала. "А что, если ей

предложить: поедем на Кипр к теплому синему морю, все

начнем сначала, я устрою для тебя рай, земной, вечный,

желанный? Нет, она никуда из России не уедет, ни на что ее не

променяет. А к тому же Люба... она должна родить сына. Итак,

всё кончено, мосты сожжены". Голова шла кругом, разум

помутился, что-то сжимало горло, мешало говорить. А надо

кончать, быстрей заканчивать и навсегда оставлять этот

блаженный уголок, где он испытал радость, счастье, любовь. И

всё потерял. Он положил на широкую двухспальную кровать

365

свой "кейс" (ох, эта кровать!), приоткрыл его и с усилием

выдавил сухие слова:

- Тут необходимые документы и деньги. Свой адрес я

сообщу, когда определюсь. Прости и прощай...

Он явно спешил, опасаясь, что разрыдается, что

измученные нервы не выдержат.

Дверь захлопнулась, и в квартире замерла необычная

тишина, как после хлопка порванной струны. Таня стояла, как

припаянная к полу, прямая, неподвижная, с печальной улыбкой

на губах. Казалось, она вслушивается в его удаляющиеся

шаги, которых не было слышно. Потом, словно во сне,

повернулась к золотистому из карельской березы шкафу и

настежь распахнула дверцу, обнажив пугающую пасть: там, где

висели его костюмы, было пусто, и эта пустота болью

отдавалась в душе. Такая же огромная гулкая пустота

заполняла всю квартиру и даже кухню, откуда не исчез ни один

предмет. Пустота овладевала и ею самой, и, чтоб избавиться

от нее, чем-то заполнить, надо просто выйти из дома, -

решила Таня. Теперь она уже явно, отчетливо почувствовала и

осознала, что нить, связывающая ее с прошлым, навсегда

оборвалась, что потеря необратима, и ни о чем не надо

жалеть. Медленно скользящий взгляд ее задержался на

лежащем на постели "кейсе". Она подошла и открыла его. В

глаза бросились перетянутые резинкой пачки зеленых

долларовых купюр и пятидесятитысячных рублевых. Поверх

лежала отпечатанная на машинке и заверенная нотариусом

бумага, удостоверяющая о том, что г-н Соколов Е. З. не

возражает о расторжении брака с г-нкой Соколовой Т. В., так

как семья их фактически распалась и не может быть

восстановлена. В распаде семьи виноват он, Соколов Е. З., о

чем и свидетельствует.

Таня закрыла "кейс", содержимое которого восприняла

совершенно равнодушно, словно не имеющее для нее

никакого значения, взяла зонт и вышла из дома: синоптики

обещали дождь.

День был пасмурный, над Москвой плыли тяжелые

набухшие свинцовые тучи, но дождя не было. Не раздумывая,

машинально, по давно укоренившейся привычке она

направилась в парк. Мысли о Евгении и о том, что сейчас

произошло, она отгоняла от себя, как назойливых мух, но в

ушах продолжала настырным комаром зудеть его последняя

фраза: "Прости и прощай". Она прощает, хорошо, что

вспомнил ее слова о деньгах, которые не приносят счастья. В

366

данном случае они обернулись несчастьем. Она не желает ему

зла хотя бы уж потому, что пусть ненадолго, но все же

посетило их счастье до того, как появились эти неправедные