Когда Боря окончил школу, встал вопрос, куда ему поступать. Между физикой и математикой Боря выбрал математику и подал документы на матмех. Экзамены, конечно, были серьезными. Боря сидел и готовился самостоятельно, очень усердно. В результате он получил полупроходной бал, то есть вопрос о его поступлении висел на волоске. Делать было нечего, я побежала к Сергею Ивановичу Катькало с просьбой о помощи. Так Боря оказался в университете. В целом ритм жизни у него сохранился прежний. Он уходил утром, приходил ночью. Мы все так же давали ему 20 копеек на транспорт. Не помню, давали ли мы ему деньги на карманные расходы, но он получал стипендию.
Как только Боря повзрослел, моя мама пошла работать в поликлинику гардеробщицей. Это было необходимо, чтобы хоть как-то поправить наше материальное положение.
Когда Боренька стал студентом, я практически ничего не знала о его музыкальной жизни. Боря регулярно приводил домой ребят из своей компании. Но мы не видели, чем они там занимались. Никаких репетиций «Аквариума» у нас в квартире не происходило, все это было у них на факультете. У нас дома никакие «квартирники» никогда не проводились. Уже позднее, из книг об истории «Аквариума», я начала узнавать, как он проводил свои студенческие годы. А тогда смысла расспрашивать не было — все равно бы не сказал.
Вскоре начались неприятности. Поехал на юг, там играл с какой-то сборной группой. У него отобрали пластинки, позвонили в университет, чуть ли не поставили вопрос о его исключении. Я не знала ни о выступлениях Бори, ни о том, что у них были проблемы с милицией, которая преследовала рок-команды.
То, как Боря выглядел, мне всегда нравилось. Длинные волосы, одежда в хипповом стиле.
Отец не понимал увлечений Бореньки. Ему не нравилось творчество «Битлз», он говорил: «Я не знаю, что за удовольствие слушать весь этот грохот». Но отца мы и не видели — он постоянно был то на работе, то в командировках. Зато бабе Кате, с которой Боря жил в одной комнате, нравились все его увлечения.
Единомышленников себе Боря искал везде, где это было возможно. Как-то он шел в метро с пластинкой в руках. Увидел какого-то парня, у которого тоже была пластинка. Они познакомились, и этот молодой человек пришел к ним в группу. Они сразу же находили общий язык.
Толя Гуницкий жил на соседней с нами лестнице. Он был студентом медицинского института, так как и родители у него тоже были врачами. Он приходил к нам гости, и я постоянно ему повторяла: «Толечка, учись прилежно, тебя ждут твои больные». Он мне отвечал: «Чтоб они все сдохли». Я спрашивала Борю: «Каким же врачом будет Гуницкий?» Боренька говорил, что его друг ненавидит медицину. Его мечтой было стать ударником в джазе. Тогда все мечтали о карьере музыканта. Джордж первым отказался учиться и взял «академку». Они вместе писали какие-то дурацкие пьесы. Я читала отрывки и не понимала, что в этом хорошего. «Маркиз: „Увы, графини дома нет"».
***
Мой муж Борис умер в 1975 году, оставив кучу патентов на изобретения, не успев защитить кандидатскую диссертацию. Нам постоянно не хватало денег. У меня была маленькая зарплата, я была лишь младшим научным сотрудником. Он был заведующим лаборатории, но без ученой степени, получал тоже мало. Постоянно изобретал приборы, которые использовали без отчислений за изобретение. Кто-то из знакомых совершенно случайно сообщил ему, что на свердловском заводе выпускают его прибор. Он связался с заводом, ему перечисли 30 000 рублей, по тем временам очень большие деньги, но это было только однажды.
Борису предложили пойти директором на завод, где производились приборы по его патентам. Я настояла на этом переходе, поскольку там лучше платили, но это была не его работа. В институте он занимался творчеством, там у него были веселые друзья. Один из них — Владимир Ходырев — затем стал мэром Ленинграда. На заводе приходилось лишь тратить нервы. Борис приезжал из райкома, набивал полный рот лекарств. В итоге — два года проработал директором и после двух инфарктов умер.
Когда Боря окончил университет, его распределили в какой-то закрытый военный институт, очень серьезный, но находящийся не в Ленинграде. Я не могла позволить, чтобы Боря уехал, он этого тоже не хотел. Поэтому директор НИИКСИ, в котором я работала, написал запрос на Борю, чтобы устроить его в нашу математическую лабораторию. Но необходимо было получить разрешение на эту работу из более высоко стоящих инстанций. Поэтому я снова пошла к Катькало, проректору ЛГУ по кадрам. Тот позвонил декану примата, на котором учился Боря, и решил вопрос в его пользу. Хотя декан пытался сначала возражать, говорил, что Боря плохой математик. «Именно такой там и нужен», — ответил Катькало. Спорить с ним декан не мог.
Так Боря пришел на работу к нам. Где-то в подвале дворца находился математический центр, где они сидели и что-то считали.
В конце семидесятых годов Боря уже начал давать концерты в студенческих клубах, актовых залах институтов. Я была на одном из таких выступлений в Петергофе. Увидела, как восторженно принимали студенты его группу, какие замечательные песни он пел. Некоторые люди плакали. Я пришла к нему после этого концерта и сказала: «Боренька, один такой концерт уже является оправданием всей жизни».
Я в 1970-1980-е годы тоже жила интересной, насыщенной жизнью. Мы постоянно ездили в командировки. Социальное планирование было очень важным для страны. Нас принимали руководители городов, для нас выделялись лучшие номера в гостиницах. Наша юридическая лаборатория обрабатывала судебную информацию и приводила по ней статистику. Ребята пришли работать сразу после института, все были моложе меня на 15 лет. Компания была веселая - в поезде хохот, в гостинице хохот.
Со времен пионерского лагеря ВТО у Бори была большая любовь. Но трагическая. Девушку звали Елена Попова, она теперь стала артисткой БДТ. Когда у них завязался роман, Лена еще училась в школе, а Боря был на третьем курсе. Боря проводил с ней очень много времени. Мать Лены звонила мне и спрашивала: «Вы не считаете, что нашим детям нужно пожениться? Они так любят друг друга». Я не видела в этом никакой необходимости. После этого мама Лены запретила им общаться. Боря очень от этого страдал.
Как Боря познакомился со своей первой супругой Натальей, я не знаю. Они репетировали, писали песни. Наташа всегда была рядом. Я слышала, как у нас дома он гонял ее: «Наталья, принеси то-то. Наталья, дай карандаш». И так далее.
В это время в Таллин начали приезжать иностранные группы. И все, кто имел хоть какую-то возможность, старались попасть на их выступления. Боря с друзьями был у нас дома и всем объявил, что они едут в Таллин и во столько-то собираются на вокзале. Наталья сказала: «И я с вами».
Родители Наташи решили, что ей пора выходить замуж. Они меня спрашивали, зачем я порчу Борю и разрешаю ему заниматься этой вредной музыкой. Считали, что быть математиком в НИИКСИ гораздо лучше. Я отвечала: «Я его знаю, поделать с ним ничего не могу». Родители Натальи тоже были научными сотрудниками. Они поддержали решение Бори и Наташи пожениться. Устроили им шикарную свадьбу в гостинице «Астория». Приехал Макаревич, пригнал из Москвы машину с аппаратурой, и они всю ночь играли для Бориных гостей. В то время в Прибалтике тоже проходило какое-то мероприятие, все интересовались, почему же на нем не было Макаревича. А им отвечали: «Он на свадьбе у Гребенщикова». Шел 1978 год. Сначала Боря с Наташей жили вместе с нами. Бабушка перешла жить на кухню, они жили в ее комнате. Потом Наташе что-то у нас не понравилось, и они переехали жить к ее родителям. Вскоре родилась Алиса. Но Наташе Борин образ жизни не мог прийтись по вкусу: его до ночи не было дома, он постоянно был занят на репетициях с группами, на каких-то концертах и сборищах. Семейная жизнь не сложилась.
1980 год стал рубежом в Бориной жизни. В Тбилиси организовали всесоюзный рок-фестиваль. Боре от нашего института дали разрешение туда ехать. В НИИКСИ его любили и к его творчеству относились с пониманием. Работа у него была несложная. Он сидел за ЭВМ и обрабатывал статистическую информацию.
