Когда Бореньке было уже около 12-13 лет, мы стали на лето снимать дачу в Сестрорецке. Я приезжала к нему, он встречал меня на велосипеде, его джинсы были ободраны до колена, сам — до пояса голый, в монисто из ракушек, длинные волосы. Мама спрашивала: «Тебе нравится, как он выглядит?» Я искренне отвечала: «Очень нравится».

Однажды, когда Боре было уже к 14 годам и мы по-прежнему снимали дачу в Сестрорецке, я вышла из электрички и увидела, что вход в кинотеатр весь облеплен детьми. Оказывается, шел фильм «Фантомас», а детей до шестнадцати лет не пускали. Они буквально рыдали перед кассами. Я заметила девочку всю в слезах, она плакала перед билетершей и причитала: «Мне шестнадцать, мне шестнадцать». Я подошла к ней, спросила: «Не пускают?» Она подняла на меня мокрые глаза и с чувством разделенного горя произнесла: «А вас тоже не пускают?» Я подумала: что-то меня ждет на даче... Действительно, как только я зашла в дом, я увидела, как Борька мечется по комнате взад-вперед. Идет «Фантомас», а он не может его посмотреть. Я сказала: «Если хочешь — добивайся. Я тебя одену девушкой, девушкой ты сойдешь за шестнадцатилетнюю». Он пытался возражать, что ничего не выйдет, но мы все-таки попробовали. Я надела на него свой плащ, повязала косынку, накрасила губы. И мы отправились в кино. Он шел и шипел от неудовольствия. Однако билеты мы купили. Подошли к билетерше, та неодобрительно посмотрела на Борю и отчитала его: «Такая молодая, а губы накрашены!» Я так и рассчитывала, что это отвлечет внимание. Мы прошли в кинотеатр, сели на места. Боря не верил своему счастью.

Мой муж очень любил охоту и рыболовство. Я этих увлечений никогда не разделяла. Но однажды он все-таки уговорил нас вместе поехать на рыбную ловлю, куда-то по дороге в Зеленогорск. Мы поехали поздно вечером на чьей-то машине.

На озере уже замерло лодок двадцать. Борис с Борей сели в лодку и отплыли. Становилось все холоднее. Я вышла из машины и крикнула: «Борис! Отдай ребенку шапку!» От моего крика все рыболовы вздрогнули. Через час я снова вышла на берег и крикнула: «Борис! Отдай ребенку куртку!» Все удочки опять вздрогнули. Когда я в третий раз вышла и позвала: «Борис!», кто-то из рыболовов истерично закричал: «Сними штаны, отдай ребенку!»

Это был единственный раз, когда мы вместе ездили на рыбную ловлю.

***

Рядом с домом, который мы снимали летом, располагался пионерский лагерь ВТО — Всероссийского театрального общества. И Боренька с завистью смотрел на веселую жизнь за оградой. Через свои связи мы с отцом не могли устроить Борю туда. Тогда бабушка пошла в дирекцию лагеря и нанялась посудомойкой с условием, что ее внук будет проводить три смены в лагере. Таким образом он туда попал. Для Бореньки это было высшее счастье. Там ставили театральные пьесы, им разрешалось учить и играть те песни, которые нравились. На отчетном концерте перед родителями ребята исполняли даже цыганские романсы, чем приводили своих мам и пап в большое изумление.

Там же у Бори появился приятель Андрей Ургант, с которым они вместе занимались театральным творчеством. В их компанию входили ставшие потом актрисами Лена Попова, Аня Менакер. После первого же лета, проведенного в лагере, в декабре на Борин день рождения были приглашены все эти ребята, его новые друзья из ВТО. Помню, как пришел Андрей Ургант. Он зашел в квартиру, не обращая на меня внимания, сбросил на пол дубленку, под которой была ярко-красная рубашка, и, пританцовывая, пошел в комнату. Мне эта манерность тогда так понравилась! Ребята из ВТО были абсолютно другими, более раскованными, близкими к искусству. В этом же лагере был и Максим Леонидов, но он был в младшей группе и с Борей тогда не общался.

Аня Менакер, дочка режиссера Менакера, присылала потом из Москвы Боре письма — в ситцевых конвертах с кружевами или в спичечной коробке, на которой был написан адрес. Фантазия у нее была бесподобная.

Боря отправлял свои стихи в журнал «Мурзилка», стихи были какие-то политические, воздающие хвалу различным политическим деятелям Африки, о которых тогда говорили по телевизору. Из журнала Боре прислали приглашение на семинар молодых поэтов. Там некий молодой человек методично разносил стихи каждого участника. Я стояла за дверью и лишь слышала отрывки этих речей. Когда Боря вышел оттуда, я спросила его: «Как же ты вынес эту критику?» Он сказал мне: «Мама, после тебя мне уже ничего не страшно».

У Бори с первого класса был друг Толя Гуницкий, который учился в параллельном. Класса с четвертого-пятого они вместе занимались в литературном кружке. Боренька приносил мне свои стихи, но мне они не нравились. Он был так обижен. Однажды предложил мне послушать несколько стихотворений. Читает одно — я говорю: «Мелко». Другое — «Не глубоко». Читает третье — я: «Так вообще не говорят». Оказывается, он тестировал мой вкус и зачитывал Ахматову, Пастернака и Цветаеву. С тех пор он моим мнением не интересовался. Я действительно к стихам не очень хорошо относилась, зато очень любила прозу. Борины тексты к песням мне впоследствии тоже казались довольно странными.

Боря всегда ходил гулять с бабушкой. Как-то, лет в четырнадцать, он сказал ей: «Ты думаешь, я всегда буду гулять с тобой за руку? Как только получу паспорт — перестану». Она мне потом рассказывала: «Он собирается до шестнадцати лет гулять со мной за руку». Гуляя, они на помойке нашли гитару. Подобрали ее. А баба Катя, как когда-то все ее ровесницы, в молодости играла на гитаре какие-то девичьи песенки. Натянули струны, она показала ему несколько аккордов, и Боренька начал играть на гитаре. Тогда как раз появилась эстрада, в СССР начали приезжать польские, венгерские группы. Их музыка Боре нравилась, он разучивал их песни, затем мы с ним собирались в ванной на небольшой концерт. Я сидела, а он мне играл и пел весь разученный репертуар.

В это время в школу пришли с «Ленфильма» искать актера на роль для фильма о любви подростков. Выбрали Борю. Этот фильм был чьей-то дипломной работой, поэтому не вышел на широкий экран. Съемки проходили летом. Боря снимался по 6-7 часов в день, возвращался на дачу в Сестрорецк крайне поздно. Я всегда ждала его на платформе, иногда приходилось сидеть по несколько часов, так как съемочная группа Борю задерживала. И вот как-то, приблизительно в половине двенадцатого ночи, Боря выбежал из вагона в окружении шпаны. Они все его обнимали, жали ему руки. Он мне рассказывал, что эти ребята подсели к нему, как только поезд отъехал от Ленинграда. У них была гитара, они начали петь похабные песни. Вначале Боря струхнул, но затем попросил у них гитару и начал петь им все те песни, которые разучивал сам. Они были в восторге, поэтому так сердечно с ним прощались. Вот они — первые его поклонники!

Боря учился самостоятельно, я никогда не вникала в его успеваемость и в учебные дела. Проблем никогда не возникало. Как-то раз я была на родительском собрании, представляли всех родителей. Когда произнесли «Гребенщикова», то многие родители обернулись и посмотрели в мою сторону: «Ах, это ваш сын задирает наших детей». Я никогда не думала, что у него были какие-то проблемы с поведением. Пожалуй, это было единственное родительское собрание, на котором я была.

Вскоре наступила пора, когда надо было определяться с будущей профессией. У нас с Борей был серьезный разговор, я объясняла ему, почему для мужчины так важно сделать правильный шаг в выборе профессии. Нелюбимая работа ведь может обречь человека на страдания длиною в жизнь. Я посоветовала ему прислушаться к себе, определиться с тем, что ему в жизни нравится. Он решил, что это физика и математика. Так с девятого класса Боря начал учиться в физико-математической школе. Ему было там и интересно, и весело учиться. Там была отлично развита самодеятельность, выпускали хорошую газету, серьезно занимались и литературой. Проблем с учебой у Бори не было. Единственное — что школа находилась у Мариинского театра и до нее было неудобно добираться из Московского района. Каждое утро мы давали ему двадцать копеек на транспорт — десять туда и десять обратно. Это были единственные деньги, которые мы ему давали.