Сорка выросла в лесу одна, почти без подруг.

Марьяна, жена лесничего, брала Сорку с собой собирать грибы-ягоды и водила ее на луг недалеко от Вислы, где паслись коровы.

Сорка усаживалась на травку, рвала полевые цветы и слушала рассказы Марьяны о том, как старый мельник с ветряной мельницы выводит на прогулку камни, а те бегут за ним следом, будто верные псы. О мельничьей флейте, которую он иногда берет с собой в поле, садится, начинает играть, и полчища полевок собираются вокруг него, помахивая хвостиками. Стоит ему замолчать, и они прячутся по норам.

Солнечные зайчики ласкали, целовали ее, пробираясь сквозь зажмуренные веки. Сорка откинула назад копну черных волос. Не в силах усидеть на месте, она взяла у Марьяны кусок черного хлеба и пошла к орешнику. Ей нравилось смотреть, как белки скачут с ветки на ветку. Сорка бросала им крошки, белки окружали ее и ели с рук.

Маленькая Сорка стояла, расправив фартук, — свежая, с легким румянцем на бледных щеках. Вокруг нее скакали золотистые белки: они подпрыгивали, вставали на задние лапы, задирали длинные пушистые хвосты, осматривались и принюхивались, вытягивая мордочки.

Раздав весь хлеб, она опустила фартук, потом, помедлив немного, хлопнула в ладоши:

— Больше нет! Подождите, завтра снова приду! — И отправилась в лес.

Заяц, навострив уши и уставившись в небо, замер на задних лапах. Увидев Сорку, он испугался, прижал уши и удрал.

Сорка остановилась, приложила палец ко рту и, задумавшись, побрела дальше.

По дороге она собирала красные ягоды. Остановившись у молодого деревца, Сорка тряхнула его:

— Знаешь, я дочь писателя. Не хочешь отвечать? Глупышка, я сейчас разозлюсь, попрошу папу, и он срубит тебя! Думаешь, отец меня не послушает? Еще как послушает! Он меня так люби-ит: каждый вечер берет меня к себе, укладывает в кровать и рассказывает прекрасные сказки, а тебе — ничего, бе-е! Тебе — ничего! Ты плачешь? Не плачь! Я ему не скажу! Я буду приходить к тебе каждый день. Будем дружить. Я буду все тебе рассказывать, все, хорошо? У меня есть красивая кукла в шелковом платье. Нажмешь, и она разговаривает. Не веришь? Уж поверь, мой папа говорит: я никогда не вру! Что ты молчишь? Ты плохое! Я не люблю плохих! Всегда буду на тебя злиться, всегда!

Нахмурившись, Сорка побрела дальше по лесу до холма, на котором стоял ветряк. Она очень любила ветряную мельницу, ей казалось, что древний исполин стоит на холме в широкой замшелой шляпе и отгоняет от себя лесных разбойников.

Старый ветряк добродушный, однако не дай Бог разгневать его. Тогда он начинает выть, свистеть и вертеть крыльями. Год назад однорогий козленок вырвался из стойла, разбил окно и принялся переворачивать вверх дном весь двор. Подбежав к ветряку, он что было сил боднул его. Ветряк громко закряхтел, крыло взмыло вверх, и мертвого козленка отбросило в сторону на несколько локтей.

С тех пор Сорка еще больше полюбила ветряк. Она боялась мельника, но что-то необъяснимое тянуло ее сюда. Однажды Сорка видела, как старый мельник нарвал листьев орешника, сложил их в кучу, заиграл на флейте, и листья принялись танцевать и кружиться вокруг него. Сорка испугалась пуще прежнего, но стала приходить к мельнице чаще.

— Доброе утро, Миколай!

— Доброе утро, прекрасная паненка! Где пан писатель?

— Папа в лесу.

— Послушная доченька!

— Миколай, поиграй немножко!

Старый мельник достал флейту, размял пальцы, закинул ногу на ногу и начал играть.

Сорка разглядывала седого Миколая, жившего в одиночестве, без родных, на ветряной мельнице, и ей становилось тоскливо.

Миколай закончил игру и поцеловал Сорку в лоб.

Она осмелела и запустила руку в его серебряные волосы:

— Тебе не страшно здесь одному? Даже ночью не страшно?

— Кого мне бояться, доченька?

— Брайна говорит, что по ночам вокруг ветряка черти пляшут. А тебе не страшно? Как выглядит черт?

Миколай улыбнулся:

— Как цыган, только с хвостом.

— Да, да, — обрадовалась Сорка, — я видела однажды, как цыганенок скользил босяком по льду. Руки — в карманы, скользил и насвистывал. Он увидел, что я на него смотрю, рассмеялся и показал мне язык. Миколай, а он и вправду черт?

— Чертенок, — засмеялся Миколай.

Сорка отправилась с мельницы через луг, щурясь от яркого света.

Висла пылала в лучах раскаленного солнца, переливаясь бриллиантовыми отблесками и отражая зелень лугов. По обоим берегам река заросла травой. За холмом, где Висла разделялась на два стремительных, теснящихся серебристых рукава и с шумом обрушивалась на острые, поросшие зеленым мхом скалы, высился хрустальный дворец Ванды.

Ванда, царица Вислы с золотыми волосами, в синем, цвета морской волны, платье, слепила глаза и ласково согревала лучами, проникала в душу и будоражила, зазывала к себе во дворец и манила к черным скалам. Сорка увидела неясный образ юной матери, укутанной в субботние турецкие шали.

— Поди сюда, доченька, иди к своей мамочке! Плохие люди забрали тебя у меня, доченька! Иди к своей мамочке! — звала Висла обманчиво.

Лучи света из глубины леса хлынули на Сорку, стали целовать ее, покрывая румянцем бледные щеки. Она зажмурилась, пригнула голову и исчезла между деревьями.

— Куда ты, доченька? — Мордхе шел ей навстречу, протягивая руки.

Отец поднял ее, вгляделся в черные глаза так, что Сорка даже испугалась, прижал на мгновение к груди и задумчиво побрел вместе с ней домой.

Деревья стояли все как на подбор, словно великаны с коронами на головах. Они скрывали тайны за сотней замков. Зимой, долгими вечерами, когда лесорубы покидали лес, молодые деревья склонялись к старым. Старики отпирали заржавевшие замки и рассказывали о Ванде, царице Вислы, о древних дубах, на которые молились лесорубы, о первом поселении вокруг Ольшан, где прадед Мордхе изгонял из леса духов с помощью неизреченного имени Всевышнего, о повешенном отце Мордхе, служившем верой и правдой Польше.

Дед Мордхе был писателем и жил в Липовецком лесу. Там родился отец Мордхе, вырос, женился и, как и дед, занялся писательством. Там родился Мордхе, провел детские годы и учился у каббалиста реб Иче. Там Мордхе влюбился в дочь пастуха Рохл.

Темные леса могут рассказать о тихих ночах, когда белокожая Рохл звала Мордхе и манила его, как магнит, о ссоре между отцом и сыном, о пропаже Мордхе, об отказе отца от сына.

Ходили слухи, что Мордхе поселился в Пруссии, отдалился от еврейства и живет с немкой.

Рыбаки утверждали, что Ванда жаждет мщения и нужно ее задобрить. И в течение всего карнавала, когда рыбаки праздновали свадьбу, мать Мордхе посылала им бочонки пива, а на утро после каждой свадьбы нарядные женщины со стороны жениха с песнями дарили Ванде простыню.

Солдаты искали Мордхе в лесу. Именно тогда отец узнал, что тот вернулся в Польшу и находится в Кельцком воеводстве в рядах зуавов[1], и простил сына. Когда темнело, он зажигал свечи на всех окнах, чтобы Мордхе мог в любое время вернуться домой.

Заложив руки за спину, Мордхе вышел из леса. Сорка следовала за ним. Вокруг, насколько хватало глаз, поля были покрыты пнями от вырубленных деревьев и разбросанным ободранным мхом, словно вынутым на исходе зимы из двойных оконных рам. Пни с торчащими наружу, обожженными корнями выглядели как цепкие лапы прячущегося в земле животного, высасывающего влагу до последней капли. Почва крошилась под ногами Мордхе и кашляла, словно чахоточная. Деревья, растущие тут и там, будто случайно забытые лесорубами, таращились своими исхудавшими ветвями с запада на восток и грезили о былых временах, когда леса тянулись до Плоцка, не делились на помещичьи и крестьянские и не назывались Липовецким, Умниским и Правительственным. Некоторые деревья не срубили, их оставили стоять, чтобы враг повесил на них самое прекрасное, чем когда-либо обладала Польша, — восстание.