как комар бессилен изменить направление ветра.

— Но я хочу освободить человека от оков!..

— Освободить его от оков — это значит уничтожить его.

Арбок Перч предложил своему собеседнику треногий стул против себя и

сказал:

— Все — суета сует. Я это понимаю, Таги-Усак. Но ты, умный,

всезнающий звездочет, укажи верный путь. Растолкуй.

— А его нет, того пути, которого ты ищешь. Этот безумный мир каким

создан, таким и будет вечно. Так и будет через тяготы и смуты тщетно

метаться в поисках света. Если допустить, что возможно иссушить все

источники рек, тогда можно допустить, что и желаемое тобою тоже возможно.

Нет, другого пути нету.

— Но укажи хоть малую возможность облегчить существование человека!

— Нет ее...

Речи Таги-Усака бросили в дрожь людей Арбок Перча. Заметив это,

предводитель поспешил сменить тему разговора.

— Однако приехавший по повелению своего властелина Каранни, ты так

пока и не изложил, чего он хочет.

— Скорее, я прибыл сюда по желанию царицы. Она, которая ценит тебя,

считает зятем, советует тебе вновь присоединиться со всем отрядом к цареву

войску.

— Этому не бывать! — решительно воскликнул Арбок Перч. — Я верю в

свою силу.

— Понятно, — сказал Таги-Усак. — Будь я на твоем месте, мой ответ был

бы таким же. Однако царица жалеет и тебя, и свою приемную дочь Ерес Эпит.

Она удерживает царя, не дает ему выслать войско против тебя. Но гнев

Каранни велик.

— Я понимаю.

— Тогда будь здоров.

— Счастливого пути. Больше тебе сказать нечего?

— Есть, пожалуй, — проговорил Таги-Усак. — Пожалей свою жену. Я

приметил, она в ожидании. На этом прощай.

— Прощай. Но, может, тебе есть еще что-то сказать?

Таги-Усак улыбнулся.

— Как видишь, я теперь жрец. Если попадешь в беду, можешь

рассчитывать на меня.

С этими словами он вышел.

Арбок Перч долго смотрел вслед своему собрату и мысленно пожалел его:

наверняка однажды падет от руки Мари-Луйс или сам покончит с собой из-за

нее, непременно так будет...

* * *

После коронования Каранни властители земель и провинций заспешили

восвояси.

Но Каранни под тем или иным предлогом все не отпускал их. Новый город

был удивительно веселым. Каш Бихуни расквартировал Драконов полк

неподалеку от бань, в длинном приземистом строении. Там же поставил и

лошадей. Воины без устали острили в адрес посетителей бань. Особенно

доставалось молодицам.

— Э-эй, красавица, отчего твое лоно пустует?

— Из-за таких бесталанных, как ты, — смеясь, отвечали девушки. — Вы

разве мужчины?

— Не отдалась еще храму?

— Жду твоего приглашения, черный бычок!..

Большое оживление царило на базарах, в лавках, где торговали дорогими

диковинными товарами. Всему этому покровительствовала царица. Она

радовалась восшествию супруга на трон. Но это только внешне. Душа ее была

опустошенной, лишь печаль гнездилась в ней. Царя обрела ценою потери мужа,

какая уж тут радость...

В день коронования Мари-Луйс дала понять Нуар, что ей не следует

присутствовать в храме на торжественной церемонии. Неприязни к Нуар она не

испытывала, но теперь уже боялась, как бы та сама не заполыхала ненавистью

к ней. И при этом горевала. Горевала, вспоминая, что сама, своими руками

перекрыла источник, утолявший жар ее души. Но ни о чем не жалела. И ни на

минуту не забывала слова Каранни о том, что он прощает ей грех, если она

его и допустила. «Все это не так, супруг мой, — мысленно не раз твердила

Мари-Луйс. — Чтоб привести тебя к победе, я бы и на большее пошла. Но я не

требую расплаты...»

Царица не желала видеть и Таги-Усака. Воспоминание о нем леденило

душу. И он для нее мертв. С ее небосвода исчезли две звезды — сияющая и

отчаявшаяся. Нет их больше.

Таги-Усак, как вол в упряжке, исполняет теперь обязанности жреца в

царском доме и при усыпальнице почившего Уганны. Часто можно видеть его на

ступенях нового храма. Воззрившись в небеса, он вещает толпам собравшихся

о том, как бог-драконоборец Ваагн поборол злое чудище Вхнука, подосланного

коварным Белом убить божественного прародителя армян Гайка, когда тот впал

в дрему, отдыхая под раскидистой пальмой. И всякий раз он заканчивает

словами:

— Да будет вечно хранителем царя нашего бог Ваагн и спасет он его от

всех чудовищ!

Народу послушать Таги-Усака собирается видимо-невидимо. Особенно

много в толпе жрецов и жриц. Последние все трутся среди воинов, пытаясь

при этом завлечь их своими чарами.

— Э-эй, глянь на меня, может, я — твоя судьба!..

— Нет у меня судьбы, красотка, — парирует воин...

Жрицы хохочут, зазывно подрагивая телесами, воины со смехом

отбиваются от них...

Толпа ликует и развлекается.

* * *

Начиналось лето.

Обычно двор перебирался в прохладные выси Бюракна, прежде чем в

долине Евфрата воцарится изнуряющая жара. Но на этот раз повеления на

выезд в Бюракн не последовало, хотя зной уже давал знать о себе.

Мари-Луйс попробовала сказать Каранни, что придворные ропщут. На что

он, внимательно глянув на нее, спросил:

— Ты тоже ропщешь?

Она почувствовала оттенок холодного недовольства в его вопросе.

— Я твоя тень, царь армян.

А Каранни вдруг отчетливо ощутил, что в нем уже нет прежнего

расположения к жене, прежней теплоты.

— Ты ведь сама все решила. Сама наложила запрет и отстранила меня?..

Царицу больно поразило то, каким чужим он был в эту минуту. И голос

его и взгляд. В ней взыграло оскорбленное женское достоинство.

— Я верна своему обету, божественный. Если тебе неугодно мое

присутствие в твоем доме...

Каранни движением руки прервал ее.

— В таких случаях лучше молчать, моя царица!.. — и в голосе его

прозвучало уже явное неудовольствие. — Объяви изнеженным придворным, чтобы

и думать забыли о Бюракне. Я поеду туда один.

У Мари-Луйс сердце сжалось. Один или с Нуар? Казалось, земля уходит

из-под ног.

Ничем не могла она подавить в себе горечь отчаяния. Но вслух царю

своего подозрения не выскажешь. Власть ее, похоже, поколеблена, и

воздвигнутая ею преграда в их отношениях становится бездонной пропастью.

Последнее время она вновь и вновь убеждалась, что Каранни уже не

любит свою царицу. Рушилось все: и верность, и чистота. В замутненном

зеркале жизни Мари-Луйс видела рядом с собой лишь бестелесный лик

Таги-Усака.

Грозная буря взбушевалась в ее душе.

Вскоре Каранни, попрощавшись с царицей и двором, вместе с Нуар и в

сопровождении Драконова полка отбыл в летнюю резиденцию. Все происходило,

как подобало по ритуалу, с посещением храма с молебствием. Но Мари-Луйс

отчетливо видела, как царь спешил прочь из Куммахи, прочь от нее.

С отъездом мужа обида в душе Мари-Луйс обернулась безысходностью. В

бреду отчаяния она желала смерти Таги-Усаку, Нуар и всем-всем. Часами

мысленно разговаривала то с Таги-Усаком, то с Каранни. Молила последнего

не покидать ее, не порождать в ней неизбывной злобы. Корила, что забыл о

силе ее чар, что не знает и знать не хочет того, что это она бросила к его

ногам царя Мурсилиса. Только она, и никто другой!

В такой муке она проводила день за днем, лишь изредка приходя в себя

и пугаясь того, что становится рабыней чувственности, как последняя

храмовая жрица.

Жизнь стала непереносимой. Черные мысли, черные думы, душа полна

яда...

Каранни отбыл в летнюю резиденцию, и город словно вымер.

Он отбыл вместе с Нуар.

Царица приказала не зажигать вечерами огня в ее покоях и отгородилась