В первый момент я несколько растерялся, Но Александр Александрович, оживленный и счастливый, весь сияющий, благодарно посмотрел на меня, и растерянность сразу исчезла.

Мы втроем быстро нашли общий язык (удивительно тонко и задушевно умел Фадеев вести беседу) и долго спорили о литературе. Александр Александрович говорил громко, с жаром.

Так прошло часа два. Был подан чай, а потом мы вышли на берег озера Смолино. Фадеев все это время был очень оживленным. Его восхищало все: яркая синева неба, червонное золото берез, озеро и за ним, в дымке, Челябинск.

Мы стояли на мостках какое-то время молча. Александр Александрович зачарованно смотрел на озеро, меняющее окраску от темно-зеленой до светло-синеватой, как будто кто-то невидимый подсвечивал воду из глубины.

Вблизи появились чайки. Они летели вдоль берега, то падая до белых гребней волн и сливаясь с ними, то взмывая в голубые просторы неба, особенно светлые в разрывах пепельных облаков.

Наблюдая за полетом, за блеском птичьих крыльев с белым подбоем, за вытянутой вперед головкой с острым, как шило, клювом, за тем, как чайки чертили воздух и с гортанным клекотом летели все дальше и дальше от нас, Фадеев вдруг взволнованно сказал, слегка растягивая слова:

— «Черной молнии подобный…» Как это здорово сказано!

— На то он Горький! — проговорил Иван Петрович.

— Могучий писатель и человечище, — подхватил Александр Александрович.

Потом Фадеев и Малютин опять вспомнили свои былые встречи и общих знакомых по Ярославлю.

…Мы выехали в город. Александр Александрович очень волновался перед выступлением. Это было первое чтение глав его нового романа.

— Неужели не привыкли к публичным выступлениям?

Он улыбнулся.

— И не привыкну, а особенно к таким, как сегодняшнее, первое…

Александр Александрович был удивлен, что в небольшое помещение отделения писателей, где должны были собраться лишь писатели, пришли и те, кто просто хотел послушать и посмотреть на Фадеева.

— Я хотел профессионального разговора с вами, — заметил он, — а тут много любопытствующих…

Фадеев был чуточку недоволен, но недовольство это постепенно исчезло, как только он начал читать — спокойно и уверенно, выразительно и отчетливо.

В тембре его голоса было столько богатых оттенков, что не только фраза, но каждое фадеевское слово становилось почти зримым.

В этот раз Александр Александрович прочитал главу «Домашняя хозяйка», которую затем опубликовала газета «Челябинский рабочий», а позднее журнал «Огонек». Главу прослушали с большим вниманием и волнением. Впечатление от прочитанного осталось самое пестрое. Одни высказывали мнение, что глава перегружена мельчайшими деталями, задерживающими внутреннее движение произведения. Говорили:

— Выписано все с фотографической точностью, а нужна ли она?

Другие, наоборот, считали:

— В этом и состоит талант художника: словом нарисовать образ так, чтобы он был виден как живой…

Прочитанная глава не оставила слушателей равнодушными. И мы радовались за Фадеева.

Любопытно отметить одну деталь: очень многие интересовались, почему роману дано такое невыразительное название, Фадеев улыбнулся и ответил:

— Удачное название произведения — понятие условное. Был бы хорош роман, а читатель разберется, полюбит, признает и даже найдет название оригинальным, — и вдруг спросил всех: — Разве выразительнее названия «Разгром», «Молодая гвардия»? А «Сталь и шлак»? Или «Углекопы» Золя, «Война и мир» Толстого? Мне кажется, что «Черная металлургия» очень выразительное название, если хотите, обобщающее. Это — основа основ нашего хозяйства, как говорят экономисты. А сам процесс? Разве он не таит в себе глубочайшего смысла? Важно, как название книги выражает содержание и глубину самого произведения, его художественные достоинства и значение…

После встречи с читателями в кругу друзей Александр Александрович еще раз возвратился к названию и сказал, что оно выражает идею его романа. Посмотрев на нас чистыми, по-детски доверчивыми глазами, располагающими к себе непотухающей искоркой задора, он сказал:

— Главная мысль романа, понимаете, это мысль о коммунистическом перевоспитании людей. Подобно тому, как черная металлургия вбирает в себя уголь, руду, известняк и все это переплавляет в металл, из которого можно сделать все — вплоть до микроскопа… Переделка человека — это тоже поистине черная металлургия! — горячо закончил он.

…Из редакции прислали оттиски полосы с первым отрывком главы «Домашняя хозяйка». Фадеев прочитал, подписал полосу и задумчиво сказал:

— Суждено главе появиться на свет раньше здесь, чем в Москве. Тут она писалась, пусть и прочтет здесь ее читатель. С челябинцами у меня теперь прочные связи…

В газете же «Челябинский рабочий» впервые в печати появились и новые главы «Молодой гвардии», написанные Фадеевым после критики его романа{162}.

Перед этим Александр Александрович встретился с журналистами и писателями в редакции «Челябинский рабочий». Он рассказал им, как работал над романом «Молодая гвардия» и перерабатывал его после критики. С писателем договорились, что он даст новые главы для публикации их в газете.

8 сентября 1951 года сотрудник редакции принес А. Фадееву газетную полосу с первым отрывком новой главы, в которой рассказывалось о том, как Иван Федорович Проценко начал организовывать подпольную работу в тылу у немцев после ухода из Ворошиловграда в Беловодский район. Редакция написала небольшую аннотацию. Александр Александрович прочитал ее и заметил:

— Надо проще, — взял ручку и написал на листе:

В начале октября писатель дал для опубликования в газете еще несколько глав.

…Однажды мы долго засиделись за чашкой чая, слушая увлекательные рассказы Александра Александровича о заграничных поездках, о личных встречах и беседах его с руководителями партии и правительства, о необходимости хорошо знать литературное наследие, чтобы в совершенстве владеть методом социалистического реализма, развивать его дальше.

Фадеев прекрасно рассказывал. О чем бы он ни говорил, хотелось без конца слушать его. Он рассказывал умно и давал настолько яркую характеристику человеку, о котором говорил, что тот виделся как живой. Иногда рассказ свой Александр Александрович дополнял выразительной мимикой и жестами, решительными и броскими.

Он многое помнил и знал. Выручали Фадеева богатый житейский опыт, изумительная память на людей и события. Меня поражало его умение видеть в малом — великое, в обыденном замечать героическое, в простом и ясном — философскую глубину, а своим высказываниям придавать строгую последовательность, страстность и убежденность борца. Фадеев всегда казался собранным, волевым и дисциплинированным даже в минуты сомнений. Он умел верить людям, с которыми встречался и дружил.

Фадеев с наслаждением говорил о Лескове и Чехове, о Горьком и Андрееве и других писателях. Мельком я упомянул об отзыве забытого писателя Эртеля о Радищеве. Александр Александрович насторожился, задумался, что-то вспоминая.

— А читали его «Гардениных»?

— Нет, — признался я.

Александр Александрович укоризненно покачал головой.

— А зря, прочтите. Прекрасная книга! А язык? Писателя надо бы отнести к классическим. Эта его книга посильнее, чем у Мамина-Сибиряка. Да, пожалуй, такой книги нет и у Золя…

Фадеев невольно свел разговор к творчеству местных писателей и, к нашему удивлению, показал, что прекрасно знаком с ними, читал и хорошо помнит отдельные места из книг, понравившихся ему.

Неожиданно для меня Александр Александрович попросил на минутку первую книгу «Петербургского изгнанника» и, быстро отыскав нужное ему место, выразительно прочитал его. Это была глава, в которой описывалось, как Радищев проезжал демидовский завод. В ней изображалась картина зимнего Урала.