- Я должно быть сплю. – рванулся удерживаемый Элеонорой МакГрей. – Гони ее в шею!

- Нет, отец! – видя, что Катриона сейчас упадет без сил, Бойс привлек ее к себе, прижал крепко, защищая от всего мира. Ясность прожгла его, едва он коснулся ее рук. Он знал точно, что хочет, что будет делать. – Один раз я оттолкнул ее, больше этого не сделаю. Анна сказала правду – вот моя истинная жена. Истинная любовь.

- Дочка!!! – завизжала леди Джойс, все увидели, что невеста валится в обморок.

Началась сутолока. Бойс подхватил Катриону на руки, заметив, что отец со зверским выражением лица устремляется к нему, а мать повисает на нем, пытаясь задержать.

- Что ты стоишь, дурень? Беги, сам знаешь куда! – крикнула ему Харриет, проталкиваясь сквозь толпу. – Он ведь убьет вас обоих!

Бойс быстрым шагом пронес по проходу свою легкую ношу, где никто не посмел преградить ему дорогу, хотя позади слышались крики «задержать!». На улице отвязал Алпина, посадив Катриону перед собой, тронулся скорой рысью – его путь лежал в лесную землянку. Харриет, подобрав валявшуюся на полу косу Катриону, побежала следом за ним.

- Ну, сероглазая моя, проголодалась? – спросил Бойс, присаживаясь на кровать, на которой лежала Катриона. Он смотрел на нее с невыразимой любовью. – Угадай, кто к нам пришел? Старая, добрая тетка Харриет. Она принесла целый горшок мясного рагу и самые вкусные кексы на свете, которые только она одна умеет делать. Давай, садись, Катриона, сейчас мы тебя покормим.

- За добрую, конечно, спасибо, сыночек, но со старой ты малость перегнул палку, – Харриет помогла Бойсу усадить Катриону. – Я – женщина в самом соку. Похорошела твоя голубка, румянец проступил, губки заалели.

- И волосы отрастают. Прелесть моя, – Бойс погладил девушку по голове, она поймала его руку и поцеловала в ладонь. Катриона выглядела несравненно лучше, чем месяц назад, когда Анна притащила ее в церковь на свадьбу. Округлилась, успокоилась, к ней возвращалась красота нежного белого цветка. – Это все благодаря тебе, Харриет, спасибо. Без тебя мы бы пропали.

Харриет разогрела рагу над очагом, наложила полную тарелку кушанья и вместе с ложкой падала ее Бойсу. Он стал кормить Катриону.

- Сам не забудь поесть, сыночек, – попросила она, присаживаясь на один из пеньков, заменявших собой табуреты в бедном жилище.

- Не забуду, – Бойс скормил Катрионе очередную ложку, вытер свернутой треугольником салфеткой ее рот. – Ты принесла то, что я просил?

- Да, – вздохнула Харриет, – все есть. Бумага, мелки, кисти, краски. Где ты возьмешь время на художества? Она ведь ни на секунду тебя от себя не отпускает. То покормить надо, то помыть, то на двор сносить…

- Мне не нравится твой тон, – повернулся Бойс к Харриет, – Чтобы больше я не слышал ничего подобного.

Катриона обхватила его ручками, мурлыча, потерлась носом о шею, Бойс успокаивающе зашептал ей что-то в макушку.

«Трясется над ней как орел над птенцом. А ей только того и надо, – подумала Харриет, – изменила она нашего милого мальчика до неузнаваемости».

- Мама тебя просила обнять и поцеловать за нее.

- Как она?

- Она скучает по тебе. Плачет каждый день.

- Зря. Скажи ей, что у меня, у нас все хорошо, Харриет.

- Она бы пришла, но боится отца. Отец отрекся от тебя, сказал, сгноит любого, кто станет с тобой сноситься.

- Почему же ты не слушаешься?

- Я сама себе хозяйка, сыночек, а мама твоя – нет. Располовинили вы с отцом ее душу.

- Я делаю то, что велит мне мое сердце. Я больше жизни люблю Катриону, и никто, ничто, ни страдания мамы, ни проклятия отца не заставят меня от нее отказаться.

Спорить с Бойсом Харриет не посмела. За последний месяц в нем сильно проявился непримиримый характер отца.

Закончив кормить Катриону, Бойс одел ее потеплее и вынес на руках на воздух, – проводить Харриет. Он посадил девушку на крыльцо, потянулся:

- Удивительное дело, Харриет, в лесу холодно, я коченею, бывает, когда хожу за дровами. А тут в яру всегда теплый воздух, я заметил, он спускается откуда-то сверху.

- Где она будет рожать, сынок? Здесь? – Харриет посмотрела на большой, опустившийся живот Катрионы и подумала, что ждать осталось недолго. – Я бы не советовала. Пока она вынашивает ребенка, землянка еще может показаться вам уютным гнездышком. Но когда начнутся роды, тебе понадобится помощь, ей – уход.

- Посмотрим, – Бойс помрачнел. Он жил одним днем. Один день с ней – и он доволен. Что будет потом, в момент родов, после них, он не думал. – Позову на помощь Анну. Она живет в своем старом доме, ждет. Я уверен, мы справимся. Катрионе здесь спокойнее, чем где-либо.

«Если бы это была широкобедрая деревенщина, то вы, может, и справились бы. Но эта козочка не разродится».

- Ну, сам смотри. Пойду я, сыночек.

Харриет поцеловала на прощание Бойса, помахала приветливо Катрионе и отправилась домой.

- Не разродится, – уверенно повторила она, идя по лесу. – Оно, наверное, к лучшему. В твоей любви тебе нету проку сыночек, один вред. Ты не счастлив, не весел. Болен ты, чахнешь. Скорее бы тебе исцелиться от своего недуга, пока не сгинул, пока не выпила она всю жизнь из тебя, до капли.

Катриона, отведав вкусных кексов, спокойно уснула под теплым одеялом из овечьей шерсти.

- Опять ты ушла от меня в мир сновидений, любовь моя, – сказал вслух Бойс. Он сидел за столом, на котором горело с десяток свечей. – Спишь, как ангел, и я не знаю, что мне делать теперь. Не могу отвести от тебя глаз, не могу заснуть, потому что боюсь не видеть твое чудесное лицо. Как это случилось? Как произошло, что ты вошла в меня, проросла во мне. Мать мне не мать больше, семья не семья. Одна ты имеешь значение. Насколько ты дана мне, Катриона? Что я буду делать, если тебя у меня отнимут?

Бойс уронил голову на руки.

- Я нарисую тебя, Катриона, – мучаясь от тоски, шептал юноша, – нарисую такой, какая ты есть, прекрасной, словно божество. Ты будешь выходить из воды, моя пленительная Ундина, свет солнца померкнет перед тобой. Ни одна земная девушка не сравнится с тобой по красоте. И такой, дивной и вечно юной ты останешься со мной навсегда. Ни время, ни болезни не помешают нам, мы будем вместе, Катриона.

В плохо освещенной, убогой землянке Бойс сделал первые зарисовки для задуманной им картины. Он не предполагал, что именно тогда началась его бесконечная, выматывающая, но вдохновенная работа над полотном, которое рисовать ему предстояло всю жизнь.

- Пошел прочь!

- Сэр, поймите, я не могу вас впустить. Господин строго-настрого приказал слугам не впускать вас в дом. Если я ослушаюсь его, он меня убьет!

- Мой отец приказал? Позови его сюда немедленно!

- Не могу, хозяин на охоте.

- Ах на охоте! Значит, убить тебя он не может. Но если ты сейчас же не откроешь дверь так, чтобы я мог войти, тебя убью я, клянусь жизнью!

На крики в холл выбежала Элеонора. Стояла глубокая зимняя ночь, хозяйка была в ночной рубашке.

- Что за шум, Каллум?

В свете свечей, горящих в канделябрах, она увидела, что у дверей происходило что-то вроде короткой борьбы. Дворецкий тянул дверь на себя, пытаясь ее закрыть. Тот, кто пришел к ним в дом ночной порой, изо всех сил мешал ему.

- Кто там, Каллум?

Визитер услышал голос леди МакГрей.

- Мама!

Колени у Элеоноры подкосились.

- Сын? – она побежала вниз по лестнице, – Пустите его сейчас же!

Сын вошел, в широкополой шляпе и пальто, припорошенном снежной крупой, в руках он держал замотанный в одеяло стонущий сверток. Вслед за сыном вошла вторая фигура, закутанная в епанчу.

- Мама! – Бойс резким движением головы сбросил шляпу и поднял повыше свой сверток, показывая его матери, – Катриона рожает. Ей нужна теплая постель.

- Боже, как ты бледен, да ты не здоров! – трясущимися пальцами Элеонора хотела дотронуться до его худой, заросшей темной щетиной щеки.

- Мама, не время, – сын отдернулся, – Катрионе плохо, помоги…