Склянки были откупорены, содержимое вылито в котел. Кхира пробормотала пару непонятных фраз, руническая надпись на боку котла сверкнула и погасла. Женщина снова запустила костлявую руку в корзину, достала сверток, развернула его.

- Волосы Катрионы. Белая прядь, чтобы связать проклятие намертво – в котел.

Белый локон упал в смолу и сгорел. Бормотание повторилось. Кхира достала кувшин молока, обернутый полотенцем ржаной каравай.

- Хлеб и молоко – плата жрице, чтобы Сильный знал, она не по своей прихоти творит заговор, она исполняет волю просящей. Отведай плату, Сильный, ее тебе угощение.

Часть молока и краюха хлеба отправились вслед за кровью и волосами.

- Жертву Сильному ты забыла, – заметила Кхира, заглядывая в опустевшую корзину, – Непростительная оплошность. Даже ваш Бог любит жертву, а мой господин ее требует.

- Я не знала, что принести, – ответила Анна, – силки, расставленные на кроликов, пусты. Не крысу же мне ловить.

- Я помогу, ибо остановить заговор нельзя, – Кхира подняла руку, издала переливчатую трель.

На ее кисть уселась крохотная серая птичка с оранжевой грудкой – зарянка. Жрица взяла ее в ладонь, погладила по трепещущим перьям, успокаивая, и быстро свернула ей шею. Снятым с пояса серпом отрезала завалившуюся на бок головку, бормоча заклинание, выжала птицу в котел, как кусок творога, маленький трупик кинула в смолу, где он загорелся и начал тонуть. Руны на котле засветились.

- Я, – Анна схватилась за саднящее горло, но заставила себя говорить, – я знала – тебе понадобится что-то от него. Я не смогла добраться до него. Поэтому принесла это. Пустяк, но…

Из кармана фартука она вынула рисунок, ее портрет, выполненный Бойсом. Кхира взяла лист длинными пальцами.

- Он рисовал?

- Он.

- Его мысли, его руки… Подойдет.

Варево бурлило, вздувалось тягучими пузырями, в нем перекипало все то, что принесла с собой Анна. Кхира покидала в смолу соцветия омелы, срезанные с поваленного дуба золотым жреческим ножом. Огонь отвечал на ее заклинания тем, что задыхался, забивался в рубиновые угли либо с грозным ревом вздымался, раскаляя котел. На обступившие поляну стволы падала зловещая, колеблющаяся тень жрицы, которая старела и ссыхалась с каждым произнесенным заклинанием. В лесу гудело – Анне казалось, там ведьмы поют реквием. Читая на лице гостьи смертный ужас, жрица объясняла:

- Власть не дается нам просто так. За нее, за возможность вмешаться в естественный ход вещей нужно отдать многое, ты сама скоро убедишься в этом, Анна. В одном месте берется, в другом убавляется – природа стремится к равновесию. За меня не бойся, я посредник, я постарею, но возрожусь со временем. Ты же, причина, исток, ты отдаешь, но восполнения не претерпишь. Пути назад нет. Он – цель, он сейчас, в этот самый момент, тоже платит за мое колдовство. Его смертью проклятие входит в жизнь. Одно умирает, другое рождается…

- Его смертью? Я не хочу, чтобы он умирал!

- Он умирает, это единственный путь. Но восстанет с новой кровью, с новым сердцем, с новой душой. Принимай в себя проклятие, что дарит тебе Анна Монро, мальчик, пей его полною чашею. Вари, котел, вари…

Ветра не было. Сидя в круге света, изнемогая от жары, волнами расходящейся от котла, Анна видела – дубы и буки двигаются, размахивают ветвями, по густым кронам их пробегает частая рябь. В лесу была Сила. Она шла по просекам, одним дыханием пригибая к земле реликтовые деревья. Осмыслить ее величие было невозможно. Анна чувствовала, Сила хочет выйти на поляну, где сидят Анна и Кхира, жаждет убить все живое на ней – такое в ней бурлит неистовство. Но жрица держит Силу тайным словом, и Сила послушна ей. Она стоит за спиной и вершит судьбу, перекраивая заново человеческие жизни.

Бойс развернул картину к окну и накрыл ее простыней, видя, что в комнату входит мать и первый недовольный взгляд бросает именно на полотно.

Работа над ним подходила к концу. Элеонора ничего не сказала сыну по поводу того, что поздно, а он и не думает отправляться в постель. Позволила уговорить себя попить вместе чай. Они уселись друг напротив друга за столом, уставленным китайским чайным фарфором. Она хотела прочесть письмо, доставленное утром из Тэнес Дочарн. Но сын опередил ее.

- Мама, я…

Слова застряли у Бойса на языке. Он потянулся к матери, словно взывая о помощи, и упал со стула на пол с диким грохотом.

- Черт возьми! – Элеонора бросилась к нему, успев подумать, что первым же делом избавится от картины.

Бойс лежал на спине, глядя в потолок стеклянными глазами. Она схватила его за запястье – ее пронзило мертвым холодом его тела. Элеонора не поняла ничего. Положила пальцы на жилку на шее. Пульса не было. Что происходит?

Перед ней лежал мертвец. Мертвец, бывший ее сыном. Она должна была бы бежать, кричать, но не могла пошевелиться. Люди не умирают вот так, без агонии, просто падая как громом пораженные. Элеонора хотела взвыть, но голосовые связки ей отказали. Она огляделась в растерянности, и не увидела ни окна, ни выхода из комнаты, все заслонил непонятно откуда взявшийся болотный туман. Мать осталась стоять на коленях над телом сына, ощущая чьи-то железные ладони на плечах, придавившие ее к земле.

В углу его глаза показалось что-то. Элеонора пригляделась. Слеза? Нет. Она же черная как смола…. Капля сползла к виску и пропала в волосах. Вслед за ней из глаз, ноздрей, уголков рта, ушей лежавшего перед Элеонорой сына заструилась черная жидкость.

Словно зачарованная она смотрела на происходящее. Под головой Бойса расползалась черная глянцевитая лужица. Помокнув в нее пальцы, Элеонора поднесла их к лицу и стала наблюдать. Жидкость стекала, но не падала на пол тяжелыми каплями – она въедалась в кожу.

Секунду назад Анна обливалась потом от жара костра, теперь продрогла до костей. Огонь горел, теплой оставалась земля, но воздух промерзал, в нем мерцали кристаллики льда. Анна дохнула – изо рта вышел пар.

- Смотри, Анна, – ладонями Кхира делала пассы над котлом, – как рождается, приходит в мир твое проклятие.

С поверхности котла стал подниматься густой пар. Поплыл вверх столбом, начал смешивать с молочным клубящимся туманом, льющимся вниз сверху, прямо из звездного ночного неба. Два тумана смешались, завернулись фантазийной воронкой. В облаке, как в грозовой туче засверкал свет, мелькнули неясные танцующие фигуры, послышалась музыка, грохот тамбуринов.

- Смотри, – повторила Кхира. В руках ее появилась почти плоская круглая чаша, вырезанная из слюды. – Сейчас ты сможешь потрогать свое проклятие, как того хотела.

Она провела слюдяной чашей по краю посверкивающего, глухо грохочущего облака, зашептала заклинание. На краю чаши заискрилась алмазная роса. Провела еще раз. Дубы с пугающим гудом повторили круговое движение рук жрицы.

- Свежая ветвь прививается к старому древу, отдает древнему стволу свой сок, – шептала Кхира, продолжая сбор драгоценной росы. – Смешиваются два сока, появляется молодая поросль. Наследство безумной девы – ее безумие. Принимайте, наследующие. Муж ее – первый наследник. Дитя ее – первый росток.

Роса, стекая в углубление чаши, чернела.

- Вы будете жить, МакГреи, но к каждому из вас в назначенное время придет истинная любовь. Будет она словно меч обоюдоострый, проникающий до разделения души и духа, сухожилий и мышц. Жизнь с ее приходом прекратится. То, что должно быть благословением, станет наказанием. Разум помрачится, сердце утонет в жгучей ревности. Ответной любви вы не познаете, все что получите – это отречение, прежде чем погрузиться во тьму и забыть имя свое… Обузой вы станете для себя, а для тех, кого полюбите – позором и отвратным бременем.

На дне чаши собралась отливающая глянцем черная лужица.

- Довольна ли ты, Анна? – спросила жрица.

- Ты все сказала правильно, – кивнула Анна.

- Возьми, – жрица протянула своей гостье чашу, – отнеси домой. Это он должен принять из рук Катрионы. Зерно проклятия уже посажено в нем, чтобы оно проклюнулось и дало росток, нужна роса, пролитая верной рукой на беременную семенем почву. Чтобы дочь твоя успокоилась, пои ее отваром из цветов, что растут у колодца, макового молока не давай…