Когда мы закончили, она прислонилась к железному изголовью кровати. Её голые ноги, казалось, почти доходили до другой спинки кровати. «Сегодня ночью ты кажешься менее напуганным. Желаешь поговорить сейчас?»

Нет, подумал я, я бы хотел сделать кое-что другое, что ты предлагала при нашей первой встрече. Но я кивнул.

«Спрашивай меня, что хочешь», — сказала она. «На этот раз я буду более терпеливой».

«Почему бы это?»

Она улыбнулась. «Я стала поспокойней. Вчера ночью я снова плавала в прилив. Я была пингвинчиком уже слишком долго… но я могу подождать ночь и день. И Одорини сказал, что ты отвлечёшь меня».

«Буду стараться изо все сил, чтобы отвлечь», — сказал я, пытаясь быть обходительным. Но она, по-видимому, не заметила.

«Итак, как я могу удовлетворить твоё любопытство?» Она говорила расслабленным голосом, без насмешки.

Я поразмыслил. Что я хотел знать? В обычной ситуации она была бы превосходным источником информации — красивая, экзотичная, яркая. Но ситуация не была идеальной… обычно я предпочитаю случайно встречаться с моими персонажами в красочных барах или других общественных местах с тем, чтобы стимулировать что-то вроде случайной встречи, на которую может рассчитывать любой из моих фэнов во время путешествия. Эта встреча была как-то подпорчена ощущением надуманности. Пока, конечно, я фактически не пытался сделать запись другого сорта, пока я фактически не собирался рассматривать Одорини и его дочь как центральные элементы. Хотя это могло сыграть мне на руку.

«Не желаешь ли одеть записыватель, пока мы будем говорить?» — спросил я.

Её брови поползли вверх. «Ты не боишься увидеть себя так, как я тебя вижу?», Ясно, что она не была дурой, хотя и выбрала безрассудно храброе занятие.

«Нет, я привык к такого рода вещам», — сказал я не очень правдиво. «И, возможно, ты будешь добра».

Она засмеялась. «Не рассчитывай на это. Да, хорошо. Я сделаю это. Одорини будет приятно».

Она неподвижно сидела на стуле с высокой спинкой, в то время как я приспосабливал подводку под её мягкими черными волосами. Она не поморщилась, когда тонкие клочки впились в её скальп. Передатчик, капсула не больше, чем зёрнышко риса, расположился прямо на её затылке, хорошо скрытый.

Когда я закончил, я ждал, что она вернётся на кровать, но она оттолкнула меня и указала на кровать. «Ты полежи там немного. Мне надоело, что ты постоянно управляешь своей камерой, чтобы заглянуть под мою набедренную повязку».

Я слабо запротестовал; она отмахнулась. «Не бери в голову. Задавай свои вопросы».

Я глянул на монитор на запястье; сейчас установка в рамку была менее удачная. Развалившись на кровати, я казался уязвимым и неуклюжим, без всякого изящества, которое демонстрировала она в этой же самой позе. Она сидела на стуле, наклонившись вперёд. Верхний свет бросал резкие тени на её лицо, заставлял её тело казаться слишком узловатым от мышц. У неё был почти жестокий вид, который, из всего того, что я о ней знал, был фальшью. «Отклонись немного назад», — сказал я, она отклонилась и тени смягчились.

Я отрегулировал камеру так, чтобы мои голова и плечо разграничили изображение на две части. Я глубоко вздохнул и переключился на её точку зрения.

Первое, что я почувствовал, это ликующее возбуждение, и действительно, вожделение было компонентом, но лишь случайно направленным на меня и сдержанным неопределённым ожиданием разочарования. В это мгновение я понял, что если бы я попросил её присоединиться ко мне на кровати, она сделала бы это… но без особого энтузиазма.

Моя гордость была уязвлена, я отключился и попытался контролировать своё выражение. Очевидно, мне это не удалось.

«Прости», — сказала она и пожала плечами. «Это же я, не ты. Мои мысли заняты другими вещами».

«Не имеет значения», — пробормотал я. «Мы поговорим о тех других вещах».

«Хорошо». У неё было выдающееся самообладание для такой молодой.

«Почему ты решила сталь ныряльщицей», — спросил я.

Она улыбнулась почти страстно и до меня, вдруг, дошло, что она счастлива, что у неё есть слушатель. «Что может быть лучше? Нет, я серьёзно. Кто горит так же ярко, как человек, который горит во тьме?»

Я сдержал смех. «В этом есть какая-то риторика, выученная для таких случаев, как наша встреча».

«Ты можешь так думать. Но есть гораздо более драматичные ныряльщики, чем Мирелла. От них бы ты услышал более возвышенную риторику».

«Например?»

«Мы — раскалённые добела кузнечные горны, сжигающие жизнь, пока Смерть качает мехи». Она сделала кислое лицо.

«Прелестная напыщенная чепуха. Кто это сказал?»

«Рунт, мой обычный любовник. На самом деле, это одна из его лучших строк».

«Ты — удачливая», — сказал я как-то натянуто.

«Ты так думаешь?» Её рот изогнулся в какую-то сардоническую форму.

Я поспешил сменить тему. «Как давно ты стала ныряльщицей?»

«Почти три года».

«И как долго ты планируешь продолжать?»

Она пожала плечами. «Пока не умру». Она казалась практичной, без какой-либо бравады, которая обычно сопровождает подобные заявления.

«Когда, по-твоему, это случится?»

Она покачала головой и отвела взгляд. «Одорини думает, что я умру завтра. Из-за моих недавних ран».

«Ты согласна?»

«Нет. У меня есть ещё резервы. Я продержусь немного дольше. Может, я не буду убивать так часто, как делала это в прежнее время». Она выглядела немного пристыжённой, но полной решимости.

Хотел бы я, чтобы я не задавал этот вопрос. Глядя на неё, отдельно от кричащего самоувековечивающегося ритуала пещер, я почувствовал, что моя отчуждённость истаивает, я почувствовал некоторое бремя печали Одорини.

«Твой отец… Я думаю, ему трудно будет жить, когда ты умрешь».

«А теперь кто драматичен?» — спросила она. «Одорини выживет. Ты и представить себе не можешь, что он уже пережил. Он очень старый».

«Он всегда был ресторатором?» — спросил я, думая найти менее печальную тему.

«О, нет», — сказала она и захихикала, словно это была совершенно нелепая идея. «Он был важным магнатом на Файрензе, прежде, чем переехал сюда. Он всё ещё безумно богат; он может купить всю эту планету по капризу».

Файренза? Странная мысль пришла мне в голову. Мой новый издатель основан на Файрензе. Была здесь связь?

Она продолжала; очевидно, она не заметила скрип шестерёнок, трущихся в моей голове. «К его чести, в самом деле, что он не взял и не привёл меня к ближайшей прачечной душ за новой личностью».

«Да, должно быть…» — пробормотал я всё ещё потрясённый.

«Он сентиментальный», — сказала она. «И не привязан к физическим объектам; с новой личностью старая Мирелла была бы для него такой же мёртвой, как если бы потрошитель порезал её на рыбную приманку. Даже, если бы она выглядела такой же».

«О», — сказал я. Я постарался не замечать свои подозрения. Знала ли что-нибудь Мирелла о планах своего отца? Если знала, то сказала бы мне об этом? Нет смысла об этом думать. «Ну, тогда, расскажи мне о наркотике».

«Что рассказывать? Они делают его из рыб и продают его за достаточные деньги, чтобы сделать жизнь лёгкой». У неё было выражение тихого отвращения.

«Ты используешь наркотик, когда ныряешь?»

Она вскочила, её отвращение вспыхнуло в гнёв. «Что за отвратительная идея», — сказала она, ходя взад и вперёд и выглядя так, словно может вылететь в дверь в любой момент.

«Прости», — сказал я. «Может быть, меня неправильно информировали. Я думал, что многие из ныряльщиков используют наркотик».

Её глаза вспыхнули, ноздри раздулись, а губы растянулись, показав сильные белые зубы. «Ты видел коллекцию пожилых ныряльщиков Лумпа? Вот они использовали. Однажды им стало слишком страшно плыть в прилив и они приняли наркотик. Они снова ни разу не убили. Они снова ни разу не почувствовали славы, только стыд. Но, так как, они не боялись стыда, они продолжали нырять и не убивать пока, наконец, приливной чародей не лишил их права нырять. После этого они улетают с планеты или становятся наёмниками или тур-гидами. В конце концов, они без страха присаживаются на крыльцо Лумпа».