Действительно, религия молокан была довольно странной, но, хотя он никогда не считал себя ее частью, Грегори всегда был готов ее защищать. В Макгуэйне на них всегда смотрели как на нелепость, предмет насмешек и оскорблений со стороны ковбоев-алкоголиков и мормонов-трезвенников. Молокане были иностранцами, говорили с русским акцентом, держались своим кланом, а в маленьком американском городке это вызывало подозрения.

Грегори особенно запомнил одно воскресное утро, когда группа ковбоев-батраков с загоревшими до кирпичного цвета шеями, которая сидела возле бара по пути в молельный дом, стала издеваться над их одеждой и оскорбительно называть его отца молокососом. Хотя это и было практически точным переводом слова «молоканин», однако в их исполнении это звучало презрительно и издевательски.

Его родители не обратили на оскорблявших никакого внимания, и Грегори почувствовал стыд и за отца, и за его религию. Именно тогда он решил, что, когда вырастет, не будет ходить в молельный дом. А еще он решил, что когда вырастет, то вернется и надерет обидчикам задницы.

Те же самые чувства Грегори испытал в середине восьмидесятых, когда в Лос-Анджелесе проходила охота на сатаниста Макмартина. В то время публике чудилось сексуальное насилие над детьми буквально под каждым деревом. Кто-то сообщил в полицию о том, что видел дьяволопоклонников на кладбище, и все закончилось тем, что полицейские нарушили погребальный обряд молокан. В этом не было ничего ненормального. Анонимный информатор сообщил о том, что ночью видел среди могил группу людей, одетых во все белое и распевавших ритуальные песнопения, и полиции ничего не оставалось делать, как направить туда наряд. Но нормальным было и то, что молокане почувствовали себя не только глубоко оскорбленными, но и сильно разозленными.

Несмотря на гарантии религиозных свобод, записанные в Конституции, то, как вели себя простые американцы, сильно отличалось от идеала. Молокане покинули Россию, скрываясь от религиозных преследований со стороны царского государства и Русской православной церкви. По своей сути они были пацифистами, живущими в строгом соответствии с Библией. Тот факт, что они признавали как христианские, так и еврейские праздники, такие, как Пассовер[8], привело к такой же массе недопонимания в США, как это ранее случилось в России. Еще больше американцев раздражал тот факт, что молокане были идейными непротивленцами, которые по религиозным мотивам отказывались служить в армии. Это привело к дискриминации молокан в США, особенно в период Второй мировой войны, причем эти предубеждения гражданского населения всячески подогревались официальными лицами.

И дело здесь было не в полиции. Проблема была в средствах массовой информации. Копы тогда все осмотрели, извинились и уехали, но местные новостные станции в своей сумасшедшей погоне за рейтингом выдоили из «сатанизма» все по максимуму. Ведущие новостей, получающие миллионные гонорары, весело шутили о смоге и уровне загрязнения воды со своими придурками-метеорологами, а затем профессионально стирали веселую улыбку с лица и с выражением абсолютной серьезности торжественно сообщали, что последователи сатанизма, проповедующие сексуальное насилие над детьми, были обнаружены за осквернением кладбища в Восточном Лос-Анджелесе. Хотя это и было абсолютной ложью и полиция уже давно опровергла любую возможность связи между похоронным обрядом молокан и сатанистами, выступающими за сексуальное насилие над детьми.

Грегори возмущался молоканами в те два дня, когда они были во всех заголовках новостей, но он так же был зол на их обвинителей и послал целый ряд писем на местные телеканалы и в «Лос-Анджелес таймс», призывая их прекратить заведомо ложные и распаляющие публику репортажи.

Возмущение и оборонительная тактика. Вот в чем заключался вечный дуализм его жизни.

Тео и Адам устали наконец от своей «Старой девы», и Тео в сотый раз попросила отца описать их новый дом. И Саша, и Адам громко застонали, но Грегори нашел, что это будет полезно всем, и стал рассказывать, как они с мамой нашли этот дом и как мгновенно в него влюбились. Он подробно описал громадный земельный участок, на котором стоял дом, и холм, примыкавший к заднему краю их собственности, а потом стал описывать расположение каждой спальни и то, как они их все обставят.

Грегори еще раз поймал взгляд матери в заднем зеркале. Самые лучшие новости он приберегал напоследок, и теперь было самое время поделиться ими.

– А еще там есть banya, – сообщил Грегори.

Глаза его матери расширились.

– Banya? – переспросила она с ноткой восхищения в голосе.

– Ты помнишь Шубиных? – улыбнулся он в ответ. – Они раньше жили рядом с нашим новым домом…

– Рядом с Меганами?

– Ну да, – рассмеялся Грегори. – Рядом с Меганами. А теперь это наш дом. А жилище Шубиных давно сгорело, так что предыдущие владельцы нашего дома прикупили заодно и их землю. И теперь оба участка принадлежат нам. От дома Шубиных вообще ничего не осталось, а banya все еще стоит.

– И совсем не поврежденная, – заметила Джулия.

– А что такое banya? – спросила Тео.

– Это такой купальный дом, – объяснила Джулия. – В старые времена в домах не было ни проточной воды, ни ванных комнат. Воду доставали из колодца, а ванные располагались вне дома. Поэтому вместо душа и ванной люди использовали banya.

– Не все люди, – уточнил Грегори.

– Русские, – поправилась Джулия. – Американцы наполняли водой ванны или обтирались мокрой губкой, а русские пользовались banya. Сначала туда заходили женщины и девочки, а потом – мужчины и мальчики.

– И что, они все были голые? – хихикнула Тео.

– Да, – улыбнулась Джулия. – Они сидели на деревянных лавках вокруг раскаленных камней и поливали их водой, чтобы получить пар. Пар очищал их кожу, а они слегка похлопывали себя ветками эвкалипта по спине, груди и ногам.

– Зачем?

– Затем, что эвкалипт хорошо пахнет. Они думали, что эвкалипт расширяет поры и делает их еще чище. А потом бежали к ручью или реке и обмывались холодной водой.

– Так это просто как паровая ванна, – заметила Саша.

– Ну да, – согласилась Джулия. – Очень похоже.

– И у нас такая есть? – Адам расплылся в улыбке. – Круто.

– Дурак! – Саша ткнула его локтем под ребро.

– Я и сам так раньше мылся, – сказал Грегори.

– Полный примитив, – состроила гримасу Саша. – Даже думать об этом не хочу.

Грегори и Джулия рассмеялись. Вслед за фургоном с мебелью они съехали с федеральной трассы на шоссе, ведущее к Макгуэйну.

Где-то через час или около того его мать вдруг выругалась по-русски. В ее голосе слышался не то страх, не то паника, и Грегори быстро повернул голову, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.

На лице у нее было написано замешательство.

– Dedushka Domovedushka[9], – только и смогла произнести она.

Только не это, подумал Грегори.

Он впился в нее глазами и показал на детей, прежде чем опять посмотреть на дорогу.

– Ведь ты же не пригласил его с нами, правда? – спросила она, не обращая внимания на его жестикуляцию.

Грегори вздохнул, не зная, то ли начинать с ней спорить, то ли обернуть все в шутку.

– Забыл, – коротко ответил он.

– Деду-ушка До-о… Как дальше? – переспросил Адам.

– Моведушка. Домо-оведу-ушка.

– А что это такое?

– Он Главный в Доме. – Голос его матери был тонким и наряженным.

– Это русское… – Грегори чуть не произнес «суеверие», но вовремя остановился. – Традиция. – Он так и не смог объяснить своей матери, что они с Джулией не разделяют ее суеверий и специально держат детей подальше от них.

Грегори виновато посмотрел на Джулию. Она понимающе кивнула.

– Я сама виновата, – подала голос с заднего сиденья его мать. – Мне надо было сказать тебе. Напомнить.

– Все в порядке, – сказал Грегори.

– Все в порядке, – повторила за ним Джулия.