Кто-то плачет. Это я их довела. Я сама стала отравой. Выпей меня, и умрешь.

– Извините, – говорю я и срываюсь с места.

Я бегу по траве к дороге, прочь из парка, к главной улице. Мне необходимо отсюда убраться. Из Такомы. Из мира Мэг.

За спиной слышатся шаги. Наверное, Элис или Упоротый Ричард, но сказать мне им нечего, так что я не останавливаюсь, но тот, кто сзади, бежит быстрее.

На плечо ложится рука. Я резко оборачиваюсь. Его глаза, на этот раз цвета неба после захода солнца, почти лиловые. Я впервые вижу, чтобы цвет глаз у человека менялся, словно индикатор настроения души. Если у этого есть душа.

С минуту мы стоим, уставившись друг на друга, стараясь отдышаться.

– Я могу рассказать. Если хочешь, – в голосе снова звучит рык. И неуверенность.

– Об этом я знать не хочу.

Он качает головой.

– Не об этом. Но кое-что рассказать могу. Если хочешь. О том, как она здесь жила.

– А тебе-то откуда знать? Если она тебе была нужна всего на одну ночь?

Он мотает головой.

– Давай пойдем куда-нибудь и поговорим.

– Ты как тут вообще оказался?

– Кто-то из ее соседей дал мне листовку. – Он говорит о том, как узнал о службе, но не о том, зачем пришел.

Мы стоим на месте.

– Ну же. Давай поговорим, – настаивает Бэн.

– Почему? Ты знаешь, почему она покончила с собой?

Он отдергивается. Как от отдачи ружья. Опять. Словно его в прямом смысле кто-то назад дернул. Только на лице в этот раз не злоба, а что-то другое.

– Нет, – отвечает он.

Мы идем в «МакДоналдс». У меня вдруг пробуждается зверский голод, хочется чего-нибудь невегетарианского, не органического, не здорового, а хлеба в непреходящих страданиях. Мы оба берем по спецпредложению с роял чизбургером и садимся за столик в тихом уголке возле пустой детской площадки.

Сначала мы молча едим. Затем Бэн начинает рассказ. О том, как Мэг появилась в тусовке инди-групп, немедленно сдружилась с кучей местных музыкантов – это на нее похоже. Он рассказывает, как ей, восемнадцатилетней девчонке из Зажопинска, восточный Вашингтон, все легко давалось, и все буквально ели у нее с руки – это тоже на нее похоже. Он поначалу завидовал, поскольку, когда сам за два года до этого приехал из Бэнда, штат Орегон, ему казалось, что его музыкальное сообщество очень долго игнорировало, прежде чем приняло в свою песочницу. Еще он рассказывает, как они притворно ругались из-за того, кто достоин звания лучшего барабанщика: Кит Мун или Джон Бонэм[13]. Кто лучший гитарист: Джими Хендрикс[14] или Рай Кудер[15]. У кого самые цепляющие песни: у Нирваны или Роллингов. Потом он рассказал, как Мэг подобрала котят, услышав их писк из коробки на помойке в центре Такомы, возле приюта для бомжей, в котором работала по нескольку часов в неделю. Она откопала их, отнесла к ветеринару, истратила несколько сотен долларов на то, чтобы поставить их на ноги. Как раскручивала самых известных музыкантов города на деньги, чтобы оплатить лечение – это опять же точно в стиле Мэг. Как она кормила котят детским питанием из пипетки, потому что для кошачьего корма они были еще слишком малы. И из всего его рассказа именно от образа Мэг, выкармливающей брошенных котят, мне хочется плакать.

Но я держусь.

– Почему ты мне все это рассказываешь? – спрашиваю я, тоже уже почти рыча.

Перед Бэном на столе лежит пачка сигарет, но вместо того, чтобы курить, он жмет на кнопку зажигалки, и каждый раз с шипением вырывается огонек.

– Мне показалось, ты хочешь это знать, – и это звучит как обвинение.

– Почему ты мне все это рассказываешь? – повторяю я.

Глаза Бэна на время освещаются зажигалкой. И я снова вижу в них столько разных оттенков вины. У него, как и у меня, она окрашена раскаленной докрасна яростью, более жгучей, чем огонь, с которым он играет.

– Знаешь, она мне о тебе рассказывала, – говорит он.

– Правда? А мне о тебе – нет, – это, разумеется, ложь, но я не доставлю ему удовольствия признанием, что Мэг ему даже особое прозвище придумала. Все равно, как выяснилось, он вовсе не трагический.

– О том, как один из мужиков, у которого ты убирала, попытался схватить тебя за задницу, а ты ему так высоко руку за спину завела, что он заскулил и повысил оплату.

Да, это наша история с мистером Педью. Повышение на десятку в неделю. Такова цена попытки схватить меня за жопу против моего желания.

– Она тебя называла Баффи.

И это куда более серьезное подтверждение того, что Мэг ему действительно обо мне рассказывала. Подруга звала меня Баффи, когда я вела себя особенно дерзко, как Баффи Саммерз, истребительница вампиров[16]. Себя она считала Уиллоу, ее подружкой с магическими способностями, хотя тут она заблуждалась: Мэг сама была и Баффи, и Уиллоу, сильной волшебницей, две в одном. А я лишь грелась в лучах ее света.

Мне неприятно, что Бэн все это обо мне знает, словно кто-то показал ему позорные фотографии из моего раннего детства. Что он в курсе таких подробностей, на которые не имеет права.

– Многовато она тебе рассказала для одного перепиха, – говорю я.

Ему как будто больно. Хороший притворщик этот Бэн МакКаллистер.

– Мы с ней дружили.

– Не уверена, что это называется дружбой.

– Нет, дружили, – настойчиво повторяет он, – до того, как все покатилось к чертям.

Их переписка. Стеб. Разговоры о роке. А потом эта внезапная перемена.

– Так что же случилось? – спрашиваю я, хотя и сама знаю что.

Но все равно ответ и то, как он это сказал, меня шокирует.

– Потрахались.

– Вы переспали, – повторяю я. Уж это-то я знаю. Что после того единственного раза моя подруга не стала бы делать это с тем, к кому не испытывает серьезного интереса. – Мэг не из тех, кому надо было просто потрахаться.

– Ну, я ее трахнул, – повторяет Бэн. – А после того, как трахнешь друга, все портится. – Он еще раз нажимает на кнопку зажигалки, а потом пламя снова гаснет. – И я знал, что так будет, но все равно сделал.

Его честность одновременно и притягивает, и отталкивает, словно какая-то ужасная автокатастрофа, на которую глазеешь, хоть и понимаешь, что потом будут сниться кошмары.

– Если ты знал, что это все испортит, то зачем тогда?

Он вздыхает, качая головой.

– Ну, ты знаешь, как это бывает, все происходит случайно и быстро, о последствиях не успеваешь задуматься. – Бэн смотрит на меня, но дело-то в том, что я не знаю. Кого-то это, может, и шокирует, но со мной такого ни разу не было. Когда родишься в семье «белой швали», делаешь все, чтобы вырваться из этой западни. Хотя в большинстве случаев от судьбы все равно не уйти. Но все же рыть себе яму и трахаться с каким-нибудь неудачником из нашего Зажопинска я не буду.

Я молча смотрю в сторону детской площадки.

– Это всего один раз случилось, но хватило. А после этого пошла фигня.

– Когда именно? – интересуюсь я.

– Трудно сказать. В районе Дня благодарения. А что?

Ясно. Письмо насчет совета не спать с барменами пришло как раз чуть раньше. Но котята? Они, судя по всему, появились после зимних каникул. А история про то, как мистер Педью схватил меня за задницу – в феврале, всего за несколько недель до смерти.

– Но если это было так давно, как вышло, что ты в курсе последних известий? О котятах? Обо мне?

– Я думал, ты читала наши письма.

– Всего парочку.

Он кривится.

– То есть ты не в курсе всего, что она мне писала?

– Нет. Ее письма начиная с января до приблизительно за неделю до смерти удалены.

Судя по лицу, Бэн очень удивлен.

– У тебя комп с собой?

– Я смотрела на ноутбуке Мэг. Он у нее в комнате.

Он сминает обертки от еды.

– Идем.