Где-то далеко позади со свистом перелетел через стену и гулко шмякнулся у самой Башни Двух Сестер большой осколок скалы. Вскоре земля содрогнулась от падения еще одного камня, за ним – следующего. Над домами поднялось густое облако пыли, полыхнул пожар. Скакавший за ней Анри крикнул:

– Княгиня, возвращаемся! Грануш с меня голову снимет, если я вашу светлость под обстрелом буду таскать.

Нет, она ни за что не вернется! Татик, конечно, возмущалась заведенным Констанцией обычаем гарцевать вдоль укреплений, но Раймонд как-то назвал супругу «нашим талисманом», и этого было достаточно, чтобы она полезла в любое пекло. Да и чего бояться? Впервые в жизни она делала что-то действительно нужное, по-настоящему важное, что может совершить одна она, Констанция, дочь Боэмунда, внучка князя Тарентского, правнучка знаменитого покорителя Южной Италии Гвискара! Ей было отчаянно весело и ничто не могло заставить ее бежать!

– Анри, только до ворот моста!

Констанция пустила Молнию в галоп. Пусть огромная мужская кольчуга бесформенно обвисла, тяжелый щит хлопал лошадь по боку, и нелепо болтался на перевязи бесполезный Жуайёз, но восторженные приветствия гарнизона доказывали, что воины видели в юной златовласой княгине своего ангела-хранителя! Она не могла удержать счастливой улыбки.

Сверху послышался шипящий звук летящего камня, тут же задрожала земля, позади раздалось истошное ржание лошади. Непривычная к сражениям Молния встала от испуга на дыбы, и Констанция изо всех сил вцепилась в гриву. А когда обернулась, увидела огромного Корунда, лежащего на земле. Конь отчаянно мотал башкой и нелепо сучил ногами, неподалеку недвижно распростерся Анри, а рядом еще не осела пыль от грохнувшегося на всадника камня. Констанция истошно закричала, не помня себя, спрыгнула с седла, спотыкнулась о дурацкий меч и кинулась к телохранителю. Безжизненное туловище старого воина валялось с размозженной головой. Констанцию затрясло. Она уже видела убитых и раненых, но ничего страшнее останков еще минуту назад окликавшего ее Анри, милого, смешного, заботливого Анри, у которого теперь вместо лица было ужасное крошево, она никогда не видела.

Сразу подбежали пехотинцы, оттеснили ее от конюшего, кто-то подсадил княгиню в седло, кто-то твердил: «Ваша светлость, вам здесь быть нельзя! Вам следует немедленно вернуться! Мы позаботимся о покойном! Приказ князя!» Стражник повел Молнию на поводу. Констанция взглянула назад, сквозь слезы увидела солдата с мечом, занесенным над бьющимся Корундом. Поспешно отвернулась, и только сердце ухнуло от страшного, чавкающего звука. Оборвалось отчаянное, душераздирающее ржание и хрип. Никогда больше Констанция не услышит его приветливого фырканья, никогда больше старый конь не заберет осторожно яблоко с ее ладони.

В пустом стойле Корунда кружилась в солнечных лучах пыль, мирно жужжали оводы, лошади обмахивались хвостами, вздыхали, переступали тонкими ногами и невозмутимо хрустели овсом. Пахло душистым сеном и навозом: обычным, любимым с детства запахом конюшни. Только этим утром они вместе выехали из этих ворот, и Анри ласково ворчал, стараясь скрыть, как ему приятно скакать рядом с ней и слышать приветствия воинов. Соратник легендарных героев погиб в бою, как и мечтал, но какая это оказалась бессмысленная смерть! Так же случайно камень мог попасть и в нее. И это было бы несравнимо справедливее, ведь Констанция отказалась послушаться старого телохранителя и вернуться. Если бы не Господня милость, это она лежала бы сейчас в гробу с раскрошенной в месиво головой.

Ах, Анри, Анри! Ненужными валяются твои скребницы, висят осиротевшие постромки, а Констанция осталась живой и невредимой, хотя ты погиб из-за того, что тщеславной княгине казалось очень важным и нужным красиво гарцевать под восхищенными взорами солдат.

Никогда больше она не придет в конюшню слушать невероятные истории о сражениях и о сырых тюркских казематах, в которых томился ее храбрый друг, прикованный к одной стене вместе с ее дедом и старым Куртене, все трое еще живые, молодые и отчаянные.

Появилась мамушка и увела рыдающую княгиню в часовню, где уже отпевали верного слугу.

– Татик-джан, он был истинным рыцарем!

– Я про усопшего слова плохого не скажу, упокой Господи его душу, – промокая глаза, миролюбиво начала Грануш, но не выдержала и завершила обычным припевом: – Видит Бог, все эти рыцари одним миром мазаны! Добился, чего хотел, старый дурак: себя порешил и княгиню едва не сгубил!

Констанция молилась, пытаясь прогнать жуткое видение раздавленного черепа Анри. Теперь, в царстве Божием, у ее друга опять есть голова, не седая и плешивая, а украшенная густой шапкой каштановых кудрей. Он снова скачет по бескрайним полям рядом со своим любимым сюзереном, Жосленом де Куртене, и оба верных защитника Святой земли еще явятся на помощь франкам в час нужды и крайности вместе с остальным небесным воинством.

Слезы высохли, но тяжкие мысли не исчезали. Разум ее встал на дыбы, подобно испуганной лошади. Эта осада – вовсе не замечательная игра в смелую воительницу. Раздоры с самой могущественной империей на Востоке, с христианским императором, с которым до сих пор худо-бедно поддерживались сносные отношения, с которым не так давно Алиса вела переговоры о бракосочетании дочери, это какое-то недоразумение, заблуждение и злосчастная ошибка! Их противостояние безнадежно, бессмысленно и кончится ужасно. Как дошло до этого? Как получилось, что город, который не смели тронуть тюрки, страдал от рук христиан? Алиса была узурпаторшей, но она была упрямой и хитрой. У нее хватило бы ума и изворотливости не довести размолвку с Иоанном до открытой войны. А вот гордым и уверенным в своей силе мужчинам нестерпимо быть предусмотрительными и осторожными.

Констанция продолжала изредка выезжать на позиции и приветствовать бойцов, но без Анри, умевшего заразить ее своим азартом, вместо кипящей радости появился страх, за себя, за Раймонда, за всех них. Без веры в нее и восхищения конюшего она из заступницы и воительницы превратилась в благоразумную, обыкновенную и беспомощную женщину. Смириться с этим было почти так же трудно, как со смертью преданного слуги.

Вдобавок Фульк сообщил, что он, со своей стороны, признает верховные права Византии на Антиохию. Иерусалим, уставший от непрестанных войн в Сирии, решил за счет северного княжества примириться с греческой империей. Многих это сильно обескуражило, однако Раймонд только крепче стиснул губы, на скулах заходили желваки. О, как уже стало знакомо ей это его выражение неуступчивости и упрямства! Никогда он не простит Фульку подобного удара в спину. Действенной военной помощи от Латинского королевства никто не ожидал, – иерусалимская армия сама защищалась от нападения египтян, – но разве можно было предположить, что Фульк полностью отступится от своих сюзеренных прав и обязанностей? Стало ясно, что никто из остальных франков не поддерживал важнейший северный оплот латинских государств не только на поле битвы, но даже и в помыслах, и в молитвах.

Измученный, хмурый князь появлялся лишь изредка, днями и ночами он носился по фортификациям, ободрял ратников и отдавал указания. Он пытался выстоять в войне, не добиваться мира. Однажды Констанция решилась спросить супруга, не стоит ли договориться с Иоанном. Раймонд отрубил:

– Никогда я не стану молить его о пощаде!

Констанция долго обдумывала этот ответ. Гордому рыцарю трудно уступить или признаться в собственных ошибках. Но страшно представить, что будет с ним, с нею, со всеми людьми вокруг и с их прекрасным городом, если василевс захватит Антиохию – а дело идет к тому. Приступом или измором, но ромей завладеет городом.

Антиохия еще держалась, еще не начал оказывать свое воздействие голод, еще не привел свои неотразимые доводы мор, но с каждой отбитой атакой все гуще становился лес крестов на кладбище, с каждым пожаром все плотнее заполнялись церкви и все громче возносились стенания.