Гвоздев и все остальные бегом бросились навстре­чу Ермакову. Ему не удалось рапортовать Гвоздеву, как князю несколько лет назад. Матросы обступили его со всех сторон, а лейтенант крепко обнял Ерма­кова.

– Сударь... сударь... – проговорил до слез рас­троганный бывший рулевой и наклонился, стараясь поймать и поцеловать руку своего командира.

Черная собачка, видимо опасаясь за Ермакова, негодующе лаяла на Гвоздева и его спутников.

– Что же вы, идолы, чертовы дети, по своим хо­тели стрелять? – сердито спросил у Ермакова за­гребной. – С жиру, что ли, побесились? Вот всыплет вам сегодня наш боцман горячих на баке, сразу моз­ги станут на свое место.

– Ну, по разговору окончательно видать: свои, – улыбаясь, сказал Ермаков, по лицу которого все еще текли слезы.

– Да уж, само собой, не турки, – не унимался загребной. – Пошла ты прочь, клятая! –крикнул он на черную собачонку, норовившую куснуть его за ноги.

– Помолчи-ка, братец! – строго сказал ему Гвоз­дев. – А все же, Иваныч, в честь чего хотел ты нас угостить картечью?

– Ох, сударь, – отвечал Ермаков, – мы уж раз своим рассейским доверились, да обожглись... И второй раз нас хотели врасплох ночью взять, той же осенью. Вот, сударь, – он показал Гвоздеву изувеченную кисть правой руки со скрюченными пальцами и добавил: – Я-то легко отделался, а Петрову глаз пулей напрочь выворотили. Не знаю, как жив остался. Ежели бы не Жучка, – кивнул он на собаку, – всем бы нам не быть живыми. И ты на нее, почтенный, не махай, – строго сказал загребному Ермаков. – Она, брат, свое дело сполняет.

– Ну-ну, – удивился Гвоздев, – видно, вы тут, ребята, не как у родной мамки жили. Занятные у вас дела...

Окончательно убедившись, что на этот раз его окружают действительно свои и никакой измены нет, Ермаков крикнул на «редут», чтобы опустили мостик. Через минуту «островитяне» и вновь прибывшие мо­ряки обнимались, хлопали друг друга по спинам и уго­щались табачком из дружелюбно раскрытых кисе­тов. Даже сердитый загребной сменил гнев на милость.

Как только миновал первый восторг встречи с земляками, «островитяне» столпились около своего бывшего мичмана. Один лишь Петров держался в сто­ронке, стыдясь показаться с повязкою, прикрываю­щей выбитый глаз.

Лейтенант объяснил, что он много лет прослужил на юге и, только вернувшись на Балтику, узнал, что матросы все еще на острове. Он расспрашивал «остро­витян» и шутил с ними, радуясь, что встретился с близкими и дорогими ему людьми.

Подозвав угрюмого Петрова, Гвоздев сказал, что нечего ему прятаться и стыдиться раны, полученной в бою за отечество.

– А как твое мастерство, Петров? – спросил он повеселевшего марсового. – Я ведь помню, какую ты преискусную резьбу делал для покойной нашей бри­гантины.

Этот вопрос снова смутил Петрова, и за него от­ветил Маметкул:

– Он с одним глазом ничего, не хуже делает свое дело. Вот смотри, пожалуйста. Раздайсь, братцы! – и татарин отодвинул в сторону сутуловатого, поста­ревшего Нефедова, чтобы Гвоздев мог посмотреть на изукрашенное их жилище.

Лейтенант, еще не успевший толком осмотреться, тем не менее уже заметил порядок и разумное устрой­ство «редута». Сейчас Гвоздев оглядел все более под­робно.

«Редут» устроен был так: на склоне перед площад­кой, где находился склад, выкопан был ров. Земля, вынутая из него, образовала вал, верхняя плоскость которого сходилась с уровнем площадки, образуя не­большую эспланаду. Над откосом вала был устроен из хворостяных туров, наполненных землею, бруствер с тремя пушечными амбразурами. Грунт на эсплана­де был плотно убит щебнем и посыпан песком.

Построенный еще при Гвоздеве обширный дву­скатный навес, где хранились фрегатские пушки и все остальное имущество, был превращен в закрытое зда­ние с мазанковыми стенами. «Кубрик», жилище ка­раула, находился в центре этой постройки. Фасад «кубрика» с фронтоном, выступающим из ската кров­ли склада, выдавался вперед из мазанковых стен. На этот фасад и обращал внимание Гвоздева Маметкул. Наличники окон и дверей, карнизы и тимпан фрон­тона – все это было изукрашено причудливою дере­вянною резьбою, необыкновенно богатой и разнообраз­ной. Это сочное пятно на фоне гладкой плоскости белой мазанковой стены создавало необычайное впе­чатление.

Все, даже загребной, скептически относящийся ко всему на свете, молча любовались этим замечатель­ным произведением искусства.

– Да, – сказал наконец Гвоздев, – мастер ты, Петров. Большой мастер. И не марсовым бы тебе быть.

– Я, сударь, ни от какого дела не бегаю, – сум­рачно сказал Петров. – А это баловство. У нас под Нижним многие так-то балуются. – И Петров отошел к сторонке.

Матросы, ничего за эти годы не знавшие о роди­не, хотели услышать от Гвоздева, как там сейчас, нет ли войны, стоят ли на месте Кронштадт и Петербург и почему столько лет про них никто не вспомнил. Гвоздев, как умел, разъяснил им последнее об­стоятельство и прекратил беседу: как ни хотелось ему послушать о жизни и приключениях своих матро­сов, прежде всего следовало озаботиться скорейшей погрузкой имущества на гукор.

Вместе с Ермаковым и Бахметьевым лейтенант обошел склад. Все оставленное имущество было цело и в наилучшей сохранности.

Для перевозки его к берегу Ермаков посоветовал обратиться к Густу и его землякам. Они могут дать подводы и лошадей. Финогеша был сейчас же отко­мандирован в деревню.

Погрузка началась в тот же день. Когда все было налажено, Гвоздев позвал Ермакова и, поднявшись с ним на вершину холма, сел на нагретый солнцем ва­лун и усадил подле себя бывшего рулевого. Верная Жучка, всюду следовавшая за Ермаковым, улеглась подле него.

Как и семь лет назад, внизу на редуте муравьями копошились матросы. Объятый голубизною неба и мо­ря, струился в мареве жаркого дня зеленый остров Гоольс.

– Ну, старина, – сказал Гвоздев, угощая Ермако­ва своим табаком, – теперь расскажи мне, как же вы тут столько лет прожили без всякой поддержки и по­мощи?

12. ЖИЛИ СЕМЬ МАТРОСОВ В ЧУЖОЙ СТОРОНЕ

Ермаков молчал, сосредоточенно раскуривая свою трубочку.

– С чего ж начать-то? – сказал он задумчиво. – Ну, начну с самого с начала. Как отъехали вы с ко­мандою, то до вечера все мы находились вон там, – указал Ермаков на окончание мыса.

– А потом костер зажгли. Долго я на его огонек смотрел...

– Видали, значит? – обрадовался Ермаков. – Ну, эту ночь спал я, прямо скажу, неважно. Все думал, как жить будем... Как ребята, – не начнут ли на сво­боде озорничать, не отобьются ли от рук?.. Ну, однако, все обошлось. Как с утра начался распорядок, так я шкот и румпель из рук уж не выпускал. Признали меня ребята за командира. Помня ваши слова, решил я первым делом, от всяких недобрых людей обере­гаясь, устроить себе острожек. Обмозговали мы это дело с Маметкулом и вот, значит, как изволили ви­деть, все в этом роде и устроили до снега. Правда, уже в заморозки пришлось кончать. Зиму мы прожили, и не заметили как. И вот пришла весна, и стали мы поджидать, что за нами судно придет. Ждем-пождем, а судна все нет. Тут от этого ожидания и работы все остановились и порядок упал. Чего, мол, стараться, коли вот-вот нас вовсе отсюда вызволят? Но, между прочим, судна все нет как нет, а мы уж и провиант весь приели. Ребята ходят, затянув пояса, и с лица спали. А уж и май прошел, июнь на дворе. Неладно дело, хоть пропадай. Которые еще бродят кой-как, а Маметкул, Нефедов, Пупков уж и с коек перестали вставать. Вижу я, что надо ребят выручать, и пошел я к старосте здешнему, к Ванагу. Шел я, прямо ска­жу, не час и не два, а все полдня. Иду – от ветра ша­таюсь. Пройду кабельтов, сяду. Сижу, сижу и думаю: вставать, мол, все равно надо, Иваныч. Встану да опять и иду, а что кругом меня, то прямо как в маре­ве, аж в голове гудет. Немудрено ведь, сколько дней не евши. Добрел я до мызы Ванага, смотрю – и он сам вот он. Ходит по саду в колпаке с кисточкой да яблони свои осматривает. Я подошел к ограде, поздо­ровался и за кол держусь, потому стоять мне труд­но, в голове кружение и в глазах вроде мушки. Он эдак приветливо со мною обошелся, колпак за кис­точку приподнял: здравствуй-де, Ермаков. Я ему, ко­нечно, объясняю все дело и прошу, не может ли он нам ссудить продовольствия до прихода судна, а луч­ше прямо месяца на два, на семь душ, из денного матросского рациона исходя. Казна-де за нас сполна заплатит, а мы, конечно, будем оченно благодарны. Смотрю, мой Ванаг распушился, надулся, как голубь перед голубкою, и уже на меня через губу глядит. «Что же это вы, говорит, господин Ермаков? Может, полагаете, что я вам оберштер-кригс-комиссар? Я и так вашему мичману предостаточную сумму под его квитанцию предоставил, и вы на сие чуть ли не цель­ный год кормились. И я же всю вашу команду отпра­вил на материк. А что-то пока не видно, чтобы мне за сии мои труды и убытки заплатили». Я отвечаю: «Не может, мол, того статься, чтобы наше отечество у вас, у Ванага, в долгу осталось. Небось кой-как наскребут еще денег в казне, чтобы расквитаться, мо­жет, даже самим на прожиток останется».