«Мы, Иван, Данила, Петр, Сергей и Василий, вы­сажены в айнском селении Тамари-Анива Хвостовым 17 августа 1805 года; перешли на реку Тыми в 1810 году...»

У опушки леса Бошняку показали остатки трех изб, где жили и умерли его неведомые земляки. Сняв шапку, постоял лейтенант над их заброшенными моги­лами. Ветер с Татарского пролива стряхивал снег с елей на его непокрытую голову, шумел ветвями. Низко налегло набухшей снеговой тучей сизо-серое небо. С грустью думал Бошняк о судьбе, что занесла его бедных земляков в такую даль от родных мест, в су­ровый и чуждый им край.

Здесь они жили долгие годы и здесь умерли один за другим. Должно быть, особенно тяжело и одино­ко было последнему из них, оставшемуся среди чуже­земцев, без надежды услышать родной язык и уви­деть русские лица...

XVII. РОССИЙСКО-АМЕРИКАНСКАЯ КОМПАНИЯ ПРЕПЯТСТВУЕТ

ТРУДАМ НЕВЕЛЬСКОГО

Изнуренный вид, лихорадочно блестевшие, запав­шие глаза Бошняка, его шаткая походка не на шутку встревожили Геннадия Ивановича и Екатерину Ива­новну.

– Ничего, не беспокойтесь, ради бога. Отосплюсь, отогреюсь, отъемся, – не узнаете меня, – успокаивал их лейтенант.

И действительно, молодой, здоровый организм уди­вительно быстро справился с последствиями переутомления. Через несколько дней Бошняк уже отпра­вился на лыжах в лес пострелять дичи.

Девятого апреля, когда Невельской, в меховых са­погах и старом мундире, без эполет, окутанный дымом из своей прокуренной трубки, сидел за рабочим сто­лом, вбежал Бошняк и крикнул:

– Геннадий Иванович, Березин идет через залив! Сейчас здесь будет!

Неистовый собачий лай раздался на улице. Это со­баки Петровского зимовья встречали упряжку Бере­зина. Через несколько минут и сам Березин в гиляц­кой шапке и кухлянке вошел в комнату и стал у двери.

– Честь имею явиться, ваше благородие, – сказал он простуженным голосом и, стащив с головы шапку, поклонился Невельскому.

Березин привез письмо от Чихачева. Прежде чем читать его, Невельской попросил приказчика расска­зать, как прошла экспедиция.

Все еще немного смущаясь непривычной простоты командира, жадно прихлебывая горячий чай с ромом, Березин докладывал.

Он вместе с Поповым, как было приказано, про­шел вверх по Амуру до селения Аур, делая глазомер­ную съемку реки и торгуя с гиляками в попадающихся на пути селениях.

От деревни Аур гиляк Зайвор проводил их к зали­ву Нангмар. 20 марта они добрались до залива, кото­рый был покрыт льдом, но вдали на юге за кромкою льда виднелось чистое море.

Осматривая ледяное поле, покрывавшее воды за­лива, Березин и Попов заметили вдалеке какие-то движущиеся черные точки. В зрительную трубу то­пограф рассмотрел гиляков, идущих от ледяной кром­ки с тюленьего промысла.

В надежде раздобыть у гиляков свежее мясо, пу­тешественники направились им навстречу. Гиляки на­сторожились, но, узнав, что это русские от «пили-джангина» – Невельского, сразу переменили обраще­ние и радушно поделились с Березиным и Поповым чем могли.

– Это хорошо, что вы тут, – сказали охотники. – Там, в море, ходит корабль и меряет землю и воду. Наверно, там недобрые люди есть.

Попов взобрался на гору и к югу от залива на чи­стой воде действительно увидел большое судно под парусами.

Трудно было предположить, что люди с этого суд­на через льды станут пробираться к берегу.

Посовещавшись, Попов и Березин решили отпра­виться в Кизи, надеясь встретить там Чихачева и со­общить ему о виденном паруснике.

Чихачева в Кизи еще не было. Березин остался в селении, топограф отправился дальше по маршруту Чихачева. 26 марта близ селения Оди он увидел мед­ленно бредущую упряжку собак и рядом с ней об­ветренных, обмороженных Чихачева и Афанасия, дер­жавших путь к озеру Кизи.

Уже 8 дней, как у них вышел чай, сахар, сухари. Они питались юколой, нерпичьим жиром с морожены­ми ягодами. Попов узнал, что Чихачев с Афанасием обследовали Амгунь на протяжении 340 километров, затем перевалили на реку Горин, по ней спустились до Амура, и по Амуру добрались до Оди. Всего они про­шли свыше 700 километров. Большая часть собак у них погибла от истощения и усталости.

Невельской распечатал письмо Чихачева и быстро пробежал его. Мичман кратко излагал результаты экспедиции, подробный отчет о которой обещал при­везти сам. Письмо заканчивалось сообщением, что на Амур и в Маньчжурию являются какие-то иностран­ные агенты и миссионеры, которые пытаются возбу­дить против русских местное население.

Березин готов был хоть на другой же день отпра­виться обратно, но Невельской приказал ему отдох­нуть до 11 апреля, так как путь предстоял трудный.

Надвигалась весенняя распутица с непогодами и ветрами ураганной силы. 12 апреля отправлялся в новую экспедицию Бошняк. Лейтенант собирался встретить весну в селении Ухта, где всего удобнее бы­ло следить за важнейшими фазами вскрытия Амура.

Зима уходила, солнце все чаще сияло над снежными далями и ледяным заливом, и все теплее стано­вилось к полудню. С крыш капало, сосульки висели у карнизов домишек в Петровском зимовье. Эта пер­вая зима в пустыне для Екатерины Ивановны про­шла быстро. Конечно, иной раз было тоскливо моло­дой женщине, привыкшей к обществу и развлечениям, слушать долгими вечерами вой пурги, заносившей снегом домики поселка. Трудно жилось ей в тесной комнате с заиндевевшими углами, в доме, где темпе­ратура не поднималась выше 5°. С улыбкой вспомина­ла он о том, как наивны были ее представления о здешней жизни. Случалось, утром домишко по самую крышу оказывался заметенным снегом и пока Невельской, выбравшись через чердак, вместе с матросами рыл в сугробах траншеи от дома к дому, она око­ченевшими, не гнущимися от холода пальцами сама растапливала остывшую глинобитную печь.

Немало было лишений, неудобств и даже опасно­стей, но Екатерина Ивановна стойко, без единой жа­лобы переносила все.

Невельской и его сотрудники были заняты посто­янной и напряженной деятельностью. Сколько планов отважных предприятий возникало у них вечерами при трепетном свете свечей, сколько рассказав, ярких, еще горячих после пережитых приключений, передавалось за чайным столом офицерами, вернувшимися из экс­педиций!

Невельской с горящими глазами узнавал о резуль­татах исследований, блистательно подтверждающих его смелые гипотезы. Вместо «белого пятна» на гео­графической карте под его рукой возникали никому еще не ведомые, но отныне незыблемые линии: извивы рек, штрихи гор и участков побережья, крайние вос­точные очертания материка Азии! Каждый прожитый день приносил новые успехи делу освоения При­амурья.

Но экспедиция испытывала нужду и в снаряжении и в питании. Огромным препятствием в трудах экспе­диции было отсутствие хотя бы маленького, но надеж­ного судна. Офицеры и казаки пользовались для своих путешествий гиляцкими лодками, утлыми и не приспособленными для плавания в лимане и проливе. Да­же на Амуре они годились только в хорошую погоду.

Несмотря на то, что требования на плавучие сред­ства для сообщения по реке, наблюдений и исследова­ний в проливе были посланы своевременно, Невель­ской не надеялся что-либо получить в эту навигацию, зная недоброжелательное отношение к его экспедиции. Поэтому он в первых числах апреля заложил по со­ставленным еще зимою чертежам палубный бот в 29 футов длиною и шестивесельный баркас. Работы подвигались быстро, постройка бота и баркаса летом могла закончиться.

В середине апреля пришла вторая почта из Аяна. Муравьев писал, что сам он сочувствует действиям Невельского, но Петербург повелевает капитану вхо­дить только в торговые сношения с племенами, живу­щими в устье Амура, и никаких дальнейших проник­новении в край не делать; каменные, якобы погранич­ные столбы, найденные Миддендорфом на протяжении от Охотского моря до истоков реки Уды и далее к западу по южному склону Станового хребта, счи­тать границей с Китаем. Обращая внимание Невель­ского на эти обстоятельства, Муравьев тем не менее уведомлял его, что он все же предписывает начальни­ку Аянского порта и камчатскому губернатору усерд­но содействовать экспедиции.