С приездом в Иркутск генерал-губернатора, а за­тем и офицеров «Байкала» город ожил. Начались балы и вечера. Обильной пищей для разговоров слу­жили приключения участников экспедиции Муравьева на Камчатку, а главными героями были Невельской и его офицеры. В домах декабристов Трубецкого и Волконского собиралась молодежь. Устраивались домашние спектакли, танцы, катания на тройках мо­розными вечерами.

С некоторых пор дом генерала Зорина стал сопер­ничать по своей притягательности с другими домами Иркутска. Две совсем юные, очаровательные племян­ницы генерала: Екатерина и Александра – девушки, только что окончившие Смольный институт, приехали по суровой зимней дороге из Петербурга.

Институтское воспитание, создававшее блестяще вымуштрованных светских кукол, далеких от настоя­щей жизни, не смогло сломить и исковеркать по-на­стоящему благородную натуру Екатерины Ельчаниновой. Иной раз и завидуя великолепному, по институт­ским понятиям, будущему знатных своих подруг, перед которыми лежала широкая дорога бездумной и блестящей светской жизни, молодая девушка чув­ствовала, что не в этом призвание настоящего челове­ка. Она стремилась к полноценной, полезной, целе­устремленной жизни. Встретившись в Иркутске с женами декабристов, Катя и ее сестра с глубоким ува­жением и с чисто институтским наивным «обожанием» относились к прославленным героиням. Их жизнь, ис­полненная самоотверженного героизма, являлась идеалом для юных сестер Ельчаниновых.

Когда в Иркутске появились офицеры с «Байка­ла» и история плавания Невельского стала известна в обществе, Катя с восхищением и гордостью слушала рассказы о самоотверженном мужестве и настойчиво­сти капитана и его сотрудников. С жарким сочув­ствием относилась она к этим людям, пренебрегшим своим благополучием и личной судьбой ради блага отечества.

Однажды морозным декабрьским вечером Невель­ской, кутаясь в подбитую мехом шинель, подошел к ярко освещенному подъезду генерал-губернаторско­го дома. Подкатывали сани, седоки торопливо пробе­гали к дверям. Двери хлопали непрерывно, и тени от столбов навеса метались по стенам и сверкающему снегу. Не до бала было Невельскому. Бездействие томило его, и на душе было тревожно и тоскливо. Он боялся, что каждый день промедления грозит круше­нием делу его жизни. А Муравьев медлил, задержи­вал его в Иркутске.

– Капитан второго ранга Невельской! – возгла­шает рокочущим басом гайдук Муравьева у высоких, настежь распахнутых дверей сияющего люстрами зала.

Муравьев приветливо встречает Геннадия Ивано­вича, как бы забыв недавний резкий спор. Иркутский губернатор Зорин знакомит Невельского со своими племянницами: «Екатерина и Александра Ельчаниновы!» Музыка гремит с хоров, и Геннадий Иванович тан­цует с черноглазой жизнерадостной Катей. Окончив вальс, он о чем-то долго говорит с ней. Девушка с искренним интересом слушает отважного морского офицера.

– Как завидую я вам, – говорит она, и лицо ее делается серьезным и грустным. – Какое счастье быть полезным своей родине! Действовать, действовать, а не прозябать!

Бал окончен. Прощаясь с Невельским, Муравьев говорит ему:

– Ну-с, Геннадий Иванович, не томитесь, завтра бумаги будут готовы – и в бой!

На следующий день Невельской был уже в пути. Все дальше и дальше остается Иркутск, несутся вер­сты, а в душе Невельского не меркнет, не стирается яркий образ Кати.

XI. В ПЕТЕРБУРГЕ УСОМНИЛИСЬ.

НЕВЕЛЬСКОЙ ПОДНИМАЕТ НА АМУРЕ РУССКИЙ ФЛАГ

Петербург. В парадной форме, подтянутый вну­тренне и внешне, готовый к борьбе капитан 2-го ран­га Невельской действует. Первый визит к Меншикову. Ему Невельской принес все чистые и черновые журналы плавания и рапорт Муравьева о том, что ввиду сделанного им открытия необходимо в навига­цию 1850 года занять устье Амура воинской командой численностью в 70 человек. Для исполнения этого по­ручения Муравьев просил назначить Невельского в его распоряжение. Вельможа принял капитан-лейтенанта благосклонно, с шутливой улыбкой.

Ознакомившись с журналами и картами, Меншиков посоветовал Невельскому показать все материалы Перовскому.

Перовский встретил Геннадия Ивановича тоже приветливо. Тщательно ознакомившись с результа­тами исследований, он обещал свою поддержку, но предупредил, что только он и Меншиков будут под­держивать Невельского на заседании; все остальные настроены враждебно, особенно Нессельроде, военный министр Чернышев[33], директор Азиатского департамента Сенявин и уже знакомый нам генерал Берг.

Второго февраля 1850 года Невельской был вызван на заседание комитета. Обстановка и суровый, недо­брожелательный вид присутствующих скорее напоми­нали судилище, чем деловое заседание. Невельской должен был отвечать стоя. Огромный, крытый зеле­ным сукном стол, мягкие кожаные кресла. Сверкали ордена, металлическими переливами взблескивал муар орденских лент. В помощь тусклому свету зимнего петербургского дня были зажжены свечи в начищен­ных шандалах. На стенах – карты различных экспеди­ций в район Амура, на столе – папки с документами.

Для начала граф Чернышев, не вставая с места, строгим тоном объяснил Невельскому, какому суровому наказанию должен был бы он подвергнуться за опись лимана и устья реки без высочайшего на то разрешения и представления Меншикова; затем ска­зал, что, полагаясь на авторитет знаменитых путеше­ственников Невельского и на донесения барона Вран­геля, он считает, что Невельской ошибся в своих ис­следованиях. Нессельроде высказался в том же духе. Подбадриваемый сочувственными взглядами Меншикова и Перовского, выпрямившись во весь рост, Невельской с достоинством и твердостью отвечал:

– Отправляясь из Петропавловска для описи лимана, я исполнил свой долг как верноподданный его величества. Миловать или наказывать меня за это может только один государь...

Уже в третий раз за эти дни Геннадий Иванович обстоятельно изложил все, что мог, в доказательство своей правоты и закончил так:

– Мне и моим сотрудникам бог помог рассеять заблуждение и раскрыть истину. Все, что я доношу, так же верно, как верно то, что стою здесь. Что же касается китайской военной силы, то сведения об этом, доставленные китайской миссией из Пекина, не­правильны. Не только китайской военной силы, но и малейшего китайского влияния там не существует. Гиляки, там обитающие, вовсе не воинственны, и я по­лагаю, что не только семьдесят, но двадцать пять че­ловек достаточно для поддержания порядка. Гиляки считают себя от Китая независимыми, и весь этот край при возможности проникнуть в него с юга, что доказали последние открытия, может сделаться добы­чей всякого смелого пришельца, если мы, согласно представлению генерал-губернатора, не примем ныне решительных мер. Я сказал все, и правительство в справедливости мною сказанного может легко удо­стовериться.

Однако все это нимало не убедило враждебно на­строенное большинство комитета, и, несмотря на горя­чие доводы Перовского и Меншикова в пользу пред­лагаемых Невельским мер для освоения края, комитет вынес постановление относительно устья Амура в прежнем духе боязливой нерешительности: основать зимовье на юго-восточном берегу Охотского моря для того, чтобы Российско-Американская компания могла вести торговлю с гиляками.

На имя Муравьева было составлено повеление со­ответствующего содержания со строжайшим запре­щением касаться устья Амура.

Комитет удовлетворил ходатайство Муравьева о назначении Невельского в его распоряжение, и это служило залогом успеха в дальнейшей борьбе.

На основании положения об офицерах, служащих в Сибири, Невельской был произведен в капитаны 1-го ранга и назначен для особых поручений к гене­рал-губернатору. Не задерживаясь, он отправился в обратный путь; 27 марта 1850 года прибыл в Ир­кутск и тотчас начал готовиться к отъезду на Амур.

За неделю пребывания в столице Восточной Сиби­ри Невельской два раза побывал с визитом у Зорина и виделся с Катей Ельчаниновой, а в третий раз встретил ее у генерал-губернатора. Эти встречи, ко­роткие и почти безмолвные, очень сблизили Геннадия Ивановича и Катю. Девушке казалось, что она навсе­гда расстается с обаятельным и почему-то таким близ­ким человеком, что страшные, неведомые опасности ждут его в неисследованном краю. Ей было жутко и горько думать об этом.