Литмир - Электронная Библиотека

— Со мной, со мной, — поспешно сказал Савчук.

Есаул, как видно, принял их за перебежчиков. Разубеждать его в этом было не в интересах Савчука. «Только бы хлопцы не подвели. Митя-то на меня зверем смотрит...» В голове у Савчука уже зарождался новый план. Но как согласовать его с остальными, когда даже словом нельзя перемолвиться?

— Прибыли поездом этой ночью. В деревню не заходили. Подальше, знаете, от греха. Так что дать сведения я затрудняюсь. Хотя слышал кое-что, — говорил Савчук, отвечая на вопрос есаула и наблюдая одновременно за поведением своих товарищей.

Митя упорно не глядел на него. Губы у него дрожали, как у обиженного ребенка. Афоничкин же при словах Савчука быстро поднял глаза, но тут же с деланным равнодушием перевел взгляд на офицеров, на казаков. «Ага, соображаешь, значит», — с удовлетворением подумал Савчук.

Макотинский раскрыл портсигар, предложил Савчуку папиросу, закурил сам.

— Сейчас подадут лошадей, поедем в город, — сказал он, с наслаждением вдыхая морозный воздух с табачным дымом пополам. — Вам надо определиться. У меня тоже есть дела. Люди ваши пока останутся здесь.

Полчаса спустя есаул и Савчук, сопровождаемые казаком-ординарцем, мирно беседуя, ехали по дороге в город.

Афоничкин и Митя сидели вместе с казаками в жарко натопленной избе и пили чай. Мите все случившееся казалось дурным сном. Хотя Афоничкин успел кое о чем шепнуть ему, Митя все же сильно сомневался в Савчуке. Жалел, что не поддался первому побуждению и не выпустил в него всю обойму из винтовки. «Офицер — это у них одна компания». Он хмурился, бледнел, краснел и почти не вникал в смысл разговора.

Зато его товарищ чувствовал себя как рыба в воде. Несмотря на свою молодость, Афоничкин был калач тертый, повидал людей и мог легко к ним приспосабливаться. Он резал перочинным ножом мерзлое сало, накладывал белые ломтики на ржаной, вкусно пахнущий хлеб, старательно двигал челюстями и ухитрялся в то же время без задержек выпускать изо рта слова, за которыми, видно, не лазил в карман.

— Приискатели — народ фартовый. Пофартит, так и из воды сухим выйдешь, — говорил он не столько для казаков, сколько для Мити. — А золото — песок. Протечет между пальцев, только его и видел. И ладно. Чего нам горевать? С какой стати, — продолжал он подчеркнуто небрежным тоном. — Сегодня ты в силе, а завтра в могиле. Сегодня пляшешь, а завтра плачешь. Всяко бывает. На то и жизнь.

Две смешливые хозяйские девчонки, забравшись на печку, разинув рты, глядели оттуда на него, то пугаясь то смеясь.

— Ох и девки, до чего хороши! — Афоничкин, заметив их, стрельнул озорными карими глазами. Обе головенки моментально спрятались. Послышался смех.

Казаки сдержанно улыбались.

— Вот, Митя, ехали мы с тобой, не знали, где счастья искать. А оно, оказывается, на печи лежит, — смеясь, заметил Афоничкин, потряхивая черной кудлатой головой. Его самого, признаться, начинало беспокоить очень уж мирное течение беседы. Эх, кабы знали эти бородачи, как он им арапа заправляет!

— Тут пальба поднимется, от счастья-то — мокрые брызги останутся, — словно угадав мысли Афоничкина, сказал чернявый урядник. — Послушай, Ефим! Ступай на сеновал, смени Гарусева.

Вскоре в избу, снимая сосульки с жиденьких усов, ввалился тот самый казачишко, которого Савчук чуть было не захватил в плен. Он недобро покосился на Афоничкина и сел сбоку от него за стол.

— Никого не видать? — озабоченно спросил чернявый.

— Не видать.

— Как же ты, Гарусев, этих-то просмотрел? Ну и фигура у тебя была, — хохотнул молодой казак.

— Чего фигура? Я нарочно заманивал, чтобы они по сторонам не глядели, — сказал Гарусев, стараясь представить теперь свое поведение в самом выгодном свете.

— На-роч-но. Штаны только позабыл подтянуть.

Гарусев отодвинул кружку и свирепо уставился на обидчика. Но вмешался урядник и предотвратил ссору.

— Ладно, ладно. Петухи. Одевайтесь-ка лучше. Ты и ты, — он ткнул пальцем в молодого казака; тот оделся и вышел вслед за чернявым.

«А боятся они нас. Боятся», — подметил Афоничкин и многозначительно посмотрел на Митю.

Гарусев, ни на кого не глядя, торопливо глотал чай.

— Командир у вас как, ничего? — спросил Афоничкин.

Рыжий казак, ковыряя в носу, сказал:

— Он строгий. Чуть не так, как хлобыстнет по физиономии. И жаловаться не смей.

— А архиерей богато живет?

— Кто ж его знает, — задумчиво протянул рыжий. — В горницах я не был. Не положено. А двор справный. И, видать, понимает по женской части: бабы там смазливые.

— Самого-то преосвященного здесь нет, — вставил Гарусев. — Служба у него в городе.

— Может, служба, может, нет. Но там, конечно, безопаснее, — возразил рыжий. — А тут у него под окнами поставили батарею — и давай лупить. Матросы из Астрахановки видят такое дело — и пошли крыть в свою очередь. А владыка — он только словом может: «Оборони бог», «Заступись, святая дева Мария!», «Спаси, Иисус Христос!» Смотрит — никакого действия. Ну смекнул, конечно: «Бог-то бог, да и сам не будь плох». Велит запрячь тройку коней, и только снег за ним завился.

— Эх, богохульник ты, богохульник! — сказал Гарусев и укоризненно покачал головой.

Афоничкин же от рассказа пришел в совершенный восторг. Он хлопал себя по ляжкам и все повторял:

— Значит, молитва не помогает?.. Хоть лоб разбей. Ты слышишь, Митя?

— Тут, паря, видно, все перепуталось, — наклоняясь ближе, доверительно сказал рыжий. — Молятся о ниспослании победы одни и другие. Можно сказать, на всех языках. И все это чада божьи. А кого слушать? Кому внимать? Это задача. Повернешь так — одному интересно, а другой обижается: «За что караешь, господи!» Переиначишь — первый вопит: «Отвернул ты от меня лик свой!» Глядел, глядел Саваоф: «Да ну вас, говорит, к лешему! Разбирайтесь как-нибудь сами...»

Гарусев покосился на дверь, заметил неодобрительно:

— И охота тебе трепать языком. Вот услышит его благородие.

— Пока разберемся, ребер-то поломаем, господи! Несть числа, — сказал рыжий и умолк, как-то странно посмотрев на Гарусева.

— А вы, стало быть, из Астрахановки. Что там много хохлов собралось? Уж зададим им жару, — сказал Гарусев после паузы, перестал жевать и уставился на Митю сощуренными глазками.

— Ох и много! — сказал Митя в простоте душевной; весь предыдущий разговор оказался совсем не таким, какого он ожидал от казаков, и это усыпило его подозрительность. Спохватился он, когда Афоничкин наступил ему под столом на ногу.

— Шум там такой, как на ярмарке, — поспешно вставил Афоничкин. — Мы, когда эту Астрахановку обходили, дивились даже. Галдеж, песни, будто не ночь на дворе. Я говорил: двинем прямо через село. На лбу не написано, кто мы такие. А их благородие, господин прапорщик, не согласился.

— Да уж схватили бы вас большевики — там вы чаи не стали бы вот так запросто распивать, — самодовольно сказал Гарусев и подмигнул Мите. — Старших будешь слушаться, не прогадаешь.

— Я что... Я как другие, — пробормотал Митя. Впервые за это тревожное утро широкая улыбка озарила его лицо. Уж очень занятной показалась ему сложившаяся ситуация.

Рыжий достал кисет и стал свертывать себе самокрутку. Отсыпал махорки Афоничкину.

Гарусев пододвинулся ближе и тоже протянул ладонь.

— Дай-ка и мне, станичник, на закрутку, — сказал он, глядя на кисет с каким-то ласковым умилением. Весь табак он бережно ссыпал в мятую бумажку и спрятал в карман. — Ничего. Бунтовщиков усмирим. Они, паря, скоро такое узнают, что на век зарекутся.

— А что?.. — выпустив колечками дым, равнодушно спросил Афоничкин.

— А то... Слыхали небось, как тут началось? Как мы со своими комиссарами расправились?.. Нет? Тогда слушайте. Только допреж ты мне свой окурок дай. Не бросай. Чуток горло прочищу.

Гарусев перехватил «бычок», жадно затянулся раз за разом, придерживая заглотанный табачный дым. Затем принялся рассказывать о том, как в первый день гамовского восстания хватали рабочих и тут же на улицах чинили суд и расправу. Говорил он об этих вещах со смешком, с циничной откровенностью закоренелого убийцы.

123
{"b":"268567","o":1}