До пункта назначения добирались вместе. Один из казанских по имени Сиплый, постоянно хрустел суставами пальцев, любуясь на свои кулаки. Сиплый съел по дороге два брикета мороженого, каждый раз настойчиво предлагая мне присоединиться. Четыре качка и один шибздик сели в пригородную электричку и доехали до места проведения фестиваля, где выяснилось, что билетов нет. Трудно понять, как могло не быть билетов туда, где уместилась бы вся прогрессивная молодежь Казани. Когда я услышал, как волосатый пузатик, увешанный значками с размалеванной мордой Кинчева орет: «Я готов хоть за пятьдесят рублей билет купить, я из Владивостока приехаааааал!!!», у меня внутри похолодело. 50 рублей – целое состояние, на которое Сиплый мог бы приобрести центнер мороженого. Максимум, что я мог заплатить – червонец. И то со скрипом.
Пока юноши и девушки выпрашивали лишний билетик, стреляли деньги по десять копеек и курили «Приму», я изучал концертное меню, остановив взгляд на надписи, гласившей о грядущем выступлении Андрея Глызина. Билет на него стоил шесть рублей, и билет этот был мною куплен. Вынырнув из толпы, которая теснилась у окошек с маленькими отверстиями под надписью «Кассы», я, запасшись качками, побежал на другую сторону Дворца, потому что предварительно выяснил, что на тамошнем входе ментовские фильтры не очищают проходящий сквозь них поток неформалов от нежелательных примесей.
– Ждите здесь, – с этой фразой, нацепив на лицо подкову улыбки, я зашел внутрь.
– Что в рюкзаке? – спросил мент.
– Шпроты, – признался я, и это было правдой.
Низкосракий певец Глызин сэкономил мне денег и дал возможность попасть внутрь. Мент долго вертел в руках банку, не желая ее возвращать.
– А вдруг там бомба?
– В масле, – парировал я и был пропущен.
Настреляв внутри уже использованных билетов, я протащил казанских через милицейский кордон по два человека за две ходки. Дверь в поднебесье раскрылась, и звуковая волна снесла дамбу подросткового разума. Значок с изображением руки, сжимающей гитарный гриф, на котором вместо струн натянута колючая проволока (эмблема фестиваля), перекочевал с лотка на лацкан моего пиджака. Встретил некрасивых девиц из параллельной школы. По огромным колонкам в набедренной повязке ползал Веселов, сопровождавший тогда своим стриптизом все выступления «Аукцыона». Рок-кумиры, еще не успевшие пожирнеть, облысеть, удариться в православие и блатняк, кидали в зал свои песни, и они падали, как кирпичи, вышибая искру о монолитную толпу.
Ближе к ночи я, в обрамлении Сиплого и компании, посетил пуп земли российской – Красную площадь, которая хранит под собой перегной великих деятелей. Москва цвела и пахла, Ленин мирно дремал в гранитном саквояже, булыжники гордо серели и пыжились с намеком на то, что по ним ходила не одна тысяча ног, растущих из тел легендарных личностей. Звезды пятиконечились, люди мелькали где-то вдалеке, я как мельница, перемалывал свои хлебные впечатления. Впечатления – дневная выручка. В голове небольшая дырочка. Пока не заткнешь – не заснешь.
В Питер я вернулся заряженный энергией по самые гланды, стал пытаться что-то сочинять, какие-то песни, записывал их на кухне под гитару, отвез получившуюся запись Житинскому, потому что мне казалось, что он гуру, и как он скажет, так и будет. Житинский вежливо ответил, что «да, неплохо, но надо бы побольше читать стихов, почаще слушать хорошую музыку», а когда я протянул ему на подпись книгу, пожурил меня за то, что на обложке стояла библиотечная печать. В общем, он поступил тактично, как может поступить только хорошо воспитанный человек, не желающий сразу же, с первой попытки, объяснять молодому таланту, что принесенный материал – говно.
На новом месте, в замечательном районе Веселый поселок я чувствовал себя не в своей тарелке. Не в своем корыте, если быть точным. Местные тинейджеры слушали trash metal. Токам, циркулирующим у меня в мозгу, не хватало скорости догнать, что можно найти в такого рода музыке. У меня был магнитофон, и с ним я таскался через весь двор к тупоголовому Сидорову, будучи не менее тупоголовым Петровым. Сидоров жаждал моего присутствия, поскольку, соединив две единицы техники, можно было осуществить процесс записи аудиокассеты. Одна единица была у него, другая у меня.
Я переписал себе Slayer, и долго тупил дома в уши динамиков, пытаясь уловить хоть что-то мне близкое в заглавной песне альбома 1988-го года. Потом наткнулся на Metallica, и голова пошла кругом.
Была в Москве радиостанция SNC, которую родил Стас Намин. Трансляция проходила на средних волнах, днем – рашен напевы, вечером нерашен. Квачи и достопочтенный басист «Коррозии металла» Паук с его незабвенной лексикой (такие, в общем-то, прибамбасы) были выпестованы здесь. Собственно, Паук был как раз интересен тем, что вел передачу о железнодробительной музыке. Как-то раз он включил песню, которую я тут же записал, потому что с первых же аккордов на меня полилось что-то невообразимое – «Fate to black». На тот момент я явился обладателем композиции, которая еще не ласкала уши местных ценителей (в пределах микрорайона) Кирка Хэммета и компании. Это на какое-то время подняло мой рейтинг во дворе, а я записал все имевшиеся в ларьках звукозаписи альбомы Metallica.
У нынешних тинейджеров есть MTV и пяток радиостанций, которые играют музыку оттуда. Какими же идиотами из кружка «Умелые руки» выглядели сородичи моего отрочества, потому что у каждого имелась тетрадочка, куда записывались альбомы и списки песен интересующих коллективов. Через кальку копировались эмблемы (как правило, черепушки на курьих ножках) западных групп. Это была мифологизация и панегеризация американского, немецкого и скандинавского trash metal. Сложно было представить, что за названиями типа Sodom или Napalm death скрываются живые музыканты, которые так же, как и мы, дышат, едят и гадят.
Отрезок четвертый
В романе Пелевина «ДПП (нн)» один из героев, перефразируя устойчивый оборот «старый пердун», вставляет во второе слово дополнительную букву. ПИАРдун. Термин целиком и полностью олицетворяет суть профессии. Не пиарить, а пердунить. В Питере каждый уважающий себя вуз имеет факультет «Связи с общественностью». Рынок образования не соотнесся с рынком труда, из-за чего последний опухает и пукает от такого количества специалистов в области public relations. Это мощные пуки, ими воняет во всех газетах. Но профессия по-прежнему модная, приносящая приличный барыш институтам с платными отделениями PR.
Когда я оканчивал девятый класс, аналогичная ситуация наблюдалась с экономистами и юристами. Абитуриенты, все как один, грезили о юридическом либо экономическом образовании. А спустя десять лет выпускники этих кафедр с завистью поглядывая на тех, кто успел влезть в нужную щель.
Мама сделала ход конем – ход с загогулиной в сторону от принятых тенденций. В моей ведомости имелась пробоина в виде тройки по химии, но смысл оставаться в школе был. И учитывая, что я пребывал в заведении для детей, которым было неимоверно сложно усвоить преподаваемые учителями предметы, у меня были шансы прикончить десятый класс если не золотой (как это сделала мама), то серебряной медалью. Но Павлику было предложено нечто из ряда вон выходящее – поступить в СПТУ.
Выяснилось, что если человек не зависит от родного государства на сто процентов, то он имеет возможность своими руками зарабатывать неплохие деньги. Формировавшийся класс новых русских строил себе жилье повсеместно, ремонтировал старое. И ему требовался квалифицированный рабочий, который смог бы выложить камин, проложить канализацию (иногда в обход всем принятым в Совке правилам), вырезать из головешки подсвечник под Ренессанс. Рабочий, который в курсе, что такое евроремонт. Поэтому я поступил на столяра-краснодеревщика в СПТУ № 90, которое тут же переименовалось сначала в Художественно-коммерческий лицей, а затем в Российский лицей традиционной культуры. Здесь учили на секретаря-референта (девочек), газосварщика (мальчиков), художника (роспись по дереву и фарфору (в основном девочек, но были и мальчики)) и на столяра (только мальчиков).
