те» Ксенофонта, а запомнили только то, что все справед
ливое Сократ относит к букве «А», а все несправедливое—
к букве «Б». Кому это нужно? И стоит ли овчинка вы
делки?
Михновский был совершенно ошеломлен этим неожи
данно прорвавшимся бунтом. Он сразу потерял всю свою
самоуверенность и в растерянности смотрел на возбуж
денные лица своих питомцев. Потом он как-то обмяк и за
говорил уже более человеческим тоном. Михновский сни
зошел до того, что вступил с нами в спор.
— Как же можно отрицать значение древних язы
ков? — говорил он, с недоумением разводя руками. — Ка-
152
кая у древних авторов глубина мысли! Какое совершенство
формы! «Одиссея» Гомера, «Энеида» Виргилия — это же
что-то несравненное... Это сокровищница красоты и поэзии.
Мы бешено возражали. В сущности, никто из нас тогда
толком ничего не знал о древней литературе, ибо изучали
в гимназии мы не писателей, а строчки и предлоги. Но
классицизм был для нас символом всего того гнусного,
ненавистного, реакционного, с чем мы каждодневно стал
кивались в опостылевшей нам учебе, и потому мы били
по Михновскому из наших самых тяжелых орудий.
— Почему такое предпочтение писателям древности?—
возмущался я. — Чем Софокл лучше Шекспира, а Ювенал
лучше Гейне? Чем Эврипид выше Гёте, а Виргилий выше
Шиллера? Писатели нового времени нам ближе, понятнее,
а насчет глубины мысли или совершенства формы они ни
чем не уступят корифеям античного мира.
— Все лучшие мысли древних давно уже восприняты и
развиты новейшими европейскими авторами, — вторил мне
Олигер. — Надо изучать новые языки, на которых они пи
сали! Теперь не пятнадцатый век. Вы сами нас учили, что
«Тетрога mutantur et nos mutamur in illis» 1 .
Оправившийся от испуга Гоголев тоже перешел в на
ступление и своим звенящим, металлическим голосом
кричал:
— Зачем нам классические дряхлости? Лучше изучать
естественные науки!
Все остальные ученики, каждый по-своему, энергично
поддерживали нас — кто метким словом, кто шумно выра
женным одобрением. Михновский оказался атакованным со
всех сторон и не знал, куда деваться. На его счастье, про
звучал звонок, урок кончился, и наш рыжеголовый лати
нист, точно ошпаренный, выскочил из класса. По бледному
лицу его ходили красные пятна. А все ученики шумной,
возбужденной толпой высыпали за Михновским в коридор,
вихрем разнося по гимназии волнующие новости о событи
ях, только что разыгравшихся в шестом классе.
Весть о скандале на уроке Михновского очень скоро
вышла за стены гимназии и стала самой сенсационной
городской новостью. И вот что было замечательно: хо
тя кое-кто из людей «с положением» резко осуждал гим-
1
меняемся с ними».
Известное латинское изречение: «Времена изменяются, и мы из
1 5 3
назистов, большинство «общественного мнения» Омска,
включая многих представителей губернской и военной бю
рократии, явно сочувствовало «бунтовщикам». Разложение
царского режима на рубеже XX века зашло уже так да
леко, что всякий протест против этого режима или против
того или иного проявления этого режима находил больший
или меньший резонанс в самых разнообразных, подчас
совершенно неожиданных кругах. Именно сочувствие «об
щественного мнения» вынудило Мудроха, который перво
начально собирался «примерно наказать зачинщиков»,
отказаться от своего намерения и вообще постараться
замять всю эту неприятную для него историю.
15. КРУЖОК
Однажды в конце ноября мы возвращались домой из
гимназии вместе с Олигером. Мы жили поблизости и ча
с т о шли пешком, ведя по дороге разговоры и дискуссии
«а самые разнообразные темы. Вдруг Олигер неожиданно
выпалил:
— Знаешь, Иван, давай устроим кружок!
— Какой кружок? — с удивлением спросил я.
Я был в то время еще так наивен, а Омск в то время
был еще таким медвежьим углом, что до того я никогда
не слыхал ни о каких кружках.
-- Как какой кружок? — в свою очередь, изумился
Олигер.
Олигер был года на полтора старше меня и больше на
слышан о различных явлениях жизни.
— Мы устроим кружок, — все больше увлекаясь своей
идеей, продолжал Олигер. —Привлечем самых развитых
из наших гимназистов, будем вместе читать и обсуждать
книги, журналы... Потом, что еще мы сможем сделать?..
Ну, конечно, вырабатывать взгляды, учиться... Но не так,
как в гимназии, а для себя... Понимаешь ли, для себя!
Идея Олигера мне тоже начинала нравиться. Скоро мы
обнаружили в этом отношении полное единство мнений.
Вместо того чтобы итти домой, мы пошли гулять на Иртыш
и по дороге стали обсуждать детали заманчивого пред
приятия. Мы знали, что родители ждут нас к обеду и что
наше отсутствие в положенный час вызовет с их стороны
беспокойство, а позднее—громы и молнии на нашу голову.
154
Но что все это значило в сравнении с теми изумительными
перспективами, которые теперь перед нами открывались?
Радостно возбужденные, с беспечно расстегнутыми шуба
ми, несмотря на мороз, противозаконно сбросив с плеч
ранцы и неся их подмышками, мы долго ходили по запоро
шенному снегом льду широкой реки. Ходили и разговари
вали, разговаривали и ходили.
Прежде всего надо было определить цель кружка. Это
не заняло у нас много времени. По существу цель кружка
уже была сформулирована Олигером, и с маленькими до
полнениями с моей стороны она была утверждена нами
обоими.
Без труда был разрешен также вопрос о месте собраний
кружка. Большинство «радикалов» нашего класса жило с
семьями, семьи были по преимуществу чиновничьи, воен
ные, среднекупеческие, — стало быть, квартиры имелись.
Правда, со стороны некоторых родителей можно было
ждать оппозиции к нашей затее, но все-таки несколько до
мов, где кружок мог бы собираться, сразу же намечалось.
Гораздо сложнее оказался вопрос о составе кружка.
Кого пригласить в кружок? Горячая дискуссия на льду
Иртыша концентрировалась главным образом около этой
темы.
Класс наш состоял из двадцати трех человек. Дух в
нем господствовал «радикальный», и число «развитых гим
назистов» было сравнительно велико. Все крепко стояли
Друг за друга, фискалов не было, и потому начальство
смотрело на наш класс очень косо, а инспектор Соловьев
даже считал, что подобный класс не может быть терпим
в гимназии. Мы с Олигером стали перебирать всех наших
товарищей и, в конце концов, остановились на пяти-шести,
которые вместе с нами двоими должны были составить
ядро кружка.
Здесь на первом месте стояли два брата Марковичи —
старший, Михаил, и младший, Натан. Они происходили из
довольно зажиточной еврейской семьи, связанной с мест
ным торговым миром. У них был двухэтажный дом в Ом
ске и большая заимка верстах в ста от города. Отец Мар
ковичей давно умер. Детей воспитывала мать — красивая
и изящная женщина большой интеллигентности, но мало
практичная и болезненная. Около нее постоянно вертелись
какие-то дяди и кузены, которые «помогали ей в делах».
Мне всегда казалось, что эта помощь обходилась вдове
155
Маркович в копеечку и оставляла звонкий металлический
