Но... ведь это все тот же «аромат мыла».
Омару вспомнился давний случай, вычитанный где-то в старой книге. Один эмир просил арабского поэта Саламу ибн Джандаля воспеть его подвиги. Поэт ответил: «Соверши - воспою». То есть пока тебя восхвалять еще не за что.
Теперь так не скажешь, времена другие. Но отказаться от глупой затеи - писать хвалебную поэму о ничтожестве - вполне в наших силах. Пусть не дадут нам коня в царском убранстве, невольников, мулов и десятки жеребят. Они нам ни к чему. Обойдемся.
И вместо оды Омар написал еще одну главу своей «Книги печали». Главу, страшную по содержанию - и по своей резкой правде, без недомолвок и околичностей, без ложной стыдливости.
«Рассказ о Дибиле.
Поэт Дибиль ибн Али ибн Разин был родом из Куфы. Это ему принадлежат стихи:
Где юность моя?
Я долго искал ее, звал...
Осталась где-то, куда
никто и не забредал.
Она пропала!
Не удивляйся, Сальма, тому
У кого седина засмеялась,
а он - зарыдал...
Дибиль до омерзения ненавидел и презирал всех, наделенных властью. Он горько скорбел об упадке нравов при дворе властителей из рода Аббасидов и не щадил в сатирах ни распутных халифов, ни их визирей и эмиров.
От него доставалось всем халифам, жившим при нем: аль-Мутасиму, аль-Мамуну, аль-Мутаваккилю.
Об аль-Мутасиме, - обыграв легенду из корана о семи святых, спящих в горах, - он говорил:
Из Аббасидов семеро править должны, -
если записям верить...
Но манускрипт о восьмом
известий до нас не донес.
И вправду, семеро праведных
крепко спали в пещере,
Но находился средь них
и восьмой. Это был пес.
Об эмире Абу Ибаде, придворном халифа аль-Мамуна:
Из всех дел, на провал обреченных, -
если хотите знать правду,
Первое - то, что попало
в руки злому Абу Ибаду.
Со справедливостью этих слов соглашался даже халиф...
Придворный стихоплет Ахмед ибн Абу Дауд - блюдолиз, доносчик, продажная тварь - взял себе в жены в один год сразу двух девушек из племени Бану Иджль. Дибиль высмеял его:
Ты изнасиловал род Бану Иджль
дважды в год,
Ты испортил его, но не исправил
подлый свой род.
Да, Дибиль был остер, злоязычен и не выбирал выражений, разоблачая гнусность насквозь прогнившего царского двора.
Может быть, излишне злоязычен?
Но ведь он был поэтом. А поэт не может обойтись без заострений и преувеличений. Таковы законы стихосложения. Бичевать пороки, сосредоточив на них, пусть через самый грубый образ, все внимание читателей, его право. Более того, обязанность. Для чего же иного нужен поэт? Жизнь не цацкается с нами, почему мы должны цацкаться с нею? Услаждать слух правителей - дело музыкантов и певичек.
Вот халифам и эмирам полагалось бы вести себя поприличнее, уж коль они считаются «тенью аллаха на земле»...
Понятно, почему Дибиль всю жизнь был в бегах. За ним охотились, он ускользал. Но однажды, - это случилось в Басре, - его сумели схватить.
Эмир Исхак ибн аль-Аббас приказал принести палку и бить несчастного. Затем его отпустили, и Дибиль бежал в Ахваз.
Но другой эмир, Малик ибн Таук, более мстительный, чем Исхак, послал за Дибилем, пообещав десять тысяч дирхемов слуге, которому велел поймать и убить поэта каким угодно способом. Убийца настиг старика в Сусе и умертвил после вечерней молитвы, ударив сзади по ногам палкой с отравленным наконечником...
То, что с поэтом-строптивцем обошлись так жестоко - не удивительно: здесь, на Востоке, привычны к издевательствам. Удивительно то, что нашелся негодяй, тоже «поэт», некий Хасан ибн Зайд, который восторженно, злорадно смакуя подробности, описал эту жуткую историю в грязной касыде, самонадеянно названной им «Неопровержимой», - с явной целью очернить поэта-страдальца и обелить мерзавца-эмира».
- Пусть у меня рука совсем отсохнет, - угрюмо сказал себе Омар, - если я напишу хоть слово в угоду царям и царевичам.
Поэзия - это мечта. Ее назначение - вовсе не подсобное служение часто меняющимся прихотям еще чаще меняющихся правителей. Она не служанка, она сама госпожа. Ее цель - вырвать, хоть на час, человека из серой повседневности и раскрыть перед ним в черных тучах просвет к сверкающим звездам. Она, хоть на час, облагораживает человека и его отношение к окружающей его глухой обыденности.
Есть ценности сиюсекундные, - есть ценности вечные, непреходящие.
...Резкий стук лошадиных копыт за оградой. Грохот в калитку. И зычный голос:
- Здесь живет Омар Хайям?
День и ночь гремели барабаны, ревели трубы. Празднично, с обильным угощением, с богатыми дарами, встречал Нишапур царевича. Пировали во дворце городского правителя. Пировали у главного судьи, а также у шейх уль-ислама. Затем у главы местных купцов. За три дня в городе наполовину сократились съестные припасы. Маленький Санджар не мог один съесть так много. Зато у него было много приспешников, и ели они куда больше...
Омар Хайям, закрывшийся наглухо дома, ничего об этом не знал. Правда, слышал краем уха непонятный шум, ощущал какое-то движение на улицах, но оно его не касалось. Три дня не спеша писал он рассказ о Дибиле. Вместо хвалебной касыды в честь царевича Санджара.
... Остановились отдохнуть во дворце окружного правителя, эмира Аргуша. Здесь к царевичу явились двое неизвестных, по одежде - мусульмане. Один предъявил визирю Фахру ибн аль-Мульку представительное письмо от государя Магриба, аль-Моравида; второй, как оказалось, приехал из Пенджаба.
Их привели сюда, как они сами об этом сказали, не столь дела торговые, сколь желание увидеть мир и завязать отношения с государями из дома Сельджукидов. Почетные гости. И снова - пир. Их обласкали, щедро одарили.
- Магриб - это где? - спросил после обильной еды Санджар.
- О! Далеко. На Западе Африки, - махнул рукой носатый магрибский гость.
- А Пенджаб?
- Это Индия, - объяснил другой гость, не менее носатый.
Разве что бороды у них не совсем похожи: у одного она более курчава, у другого - менее. Да еще у первого на голове - платок, перехваченный жгутом, у второго - тюрбан.
- Всем ли довольны приезжие? - осведомился добрый Фахр аль-Мульк. - Никто не обидел их у нас, ни в чем не отказал? Не дать ли провожатых, которые смогли бы показать им город? Здесь немало достопримечательностей.
- Всем довольны, слава аллаху! Спасибо. Мы уже осмотрели все местные достопримечательности. Но, жаль, пока не увидели главной.
- Какой? - нахмурился Санджар. Он часто щурил глаза и хмурил брови, полагая, наверно, что будущий царь должен выглядеть грозным. И только забывшись, допускал на рябое лицо обычное выражение. Надо сказать, глуповатое.
- Ведь здесь, в Нишапуре, живет, по слухам, поэт Омар Хайям? Искали - не нашли. Никто не знает, где его дом.
Глаза Санджара широко раскрылись. Он, удивленный, обратился к визирю:
- Разве он еще жив?
Фахр аль-Мульк украдкой бросил вопросительный взгляд на эмира Аргуша. Грубый степняк, не стесняясь, открыто пожал плечами.
- У меня есть свой поэт, Хусейн Абдаллах. - Он горделиво тронул усы.
- Хусейн Абдаллах? - удивился гость из Пенджаба. - О таком не слыхали.
- Хотите увидеть его? Я позову.
- Нет, спасибо. В другой раз. Сейчас мы хотим увидеть Омара Хайяма.
- Я его не знаю! - рассердился Аргуш.
Гость из Магриба - с тоскливым недоумением:
- Весь мир знает Омара Хайяма. Но у себя на родине он, как мы видим...
- Верно, пожалуй, сказано: «Нет пророка в своем отечестве», - вздохнул гость из Пенджаба.
