— Скажите, гражданка Окунева, откуда у вас все эти деньги? Советский гражданин может иметь любые деньги, но иногда ему приходится объяснять источник их происхождения. Вам понятно это?

— Да.

— Тогда объясните.

— Эти деньги принадлежат моему мужу, — ответила Антонина.

— Почему же они хранятся у вас, когда ваш муж живет в Сендунах?

— Он счел нужным так поступить.

— А почему он решил так сделать?

— Не знаю.

— Вы спрашивали его об этом?

— Не помню. Наверное, спрашивала.

— А вы пользовались этими деньгами?

— Немного.

— Говорите правду, — строго заметил следователь. — На движении вашего счета видно, что вы широко пользовались деньгами.

— Я не помню. Я очень взволнована.

— Хорошо. Еще раз предупреждаю вас: не лгите следствию. Подумайте перед тем, как ответить на следующий вопрос: а кто вносил деньги на каждый из этих шести счетов в сберкассах?

— Я вносила, — ответила Антонина, сообразив, что этот факт могут легко проверить в сберкассах.

— Откуда вы брали деньги?

— Давал муж.

— Каждый раз давал?

— Каждый раз.

— Вы хотите сказать, что вы брали деньги из рук мужа и несли их в сберкассы?

— Да.

— Вы утверждаете это?

— Да.

— А где был ваш муж?

— Здесь.

— Он не мог быть каждый раз и здесь и в Сендунах. Когда он последний раз приезжал в С-и?

— В августе.

— Точнее: с какого по какое число?

— Я не помню.

— Но по всем этим книжкам вы не делали взносов в августе. Последний взнос вы сделали в июле. Где был тогда ваш муж?

— Он... — Антонина замялась и спешно выдумала: — Он присылал деньги.

— Опять неправда, — упрекнул Нестеров. — Скажите, когда и как он присылал вам деньги?

— Я не помню, — спряталась Антонина.

— Ай-ай-ай! — не удержался прокурор. — Как плохо, как все плохо!

Окунева оглянулась с испугом на прокурора.

— Да, очень плохо, гражданка Окунева, — согласился с прокурором Нестеров. — Вы лжете и стараетесь запутать следствие. А скажите, вы часто получали посылки?

— Иногда.

— От мужа?

— От мужа.

— А больше ни от кого не получали?

— Я не помню.

— А сегодня от кого была посылка?

— От мужа.

— От мужа, от Александра Ивановича Окунева?

— Да.

— Но там значится другой отправитель. Что это значит?

— Не знаю, — опять тщетно спряталась Окунева.

— А что было в предыдущих посылках?

— Материя, валенки, — припоминала Окунева, стараясь связать растерянные мысли и хоть немного сообразить, как отвечать. Она ощущала невыносимую тяжесть, сердце сжималось, в висках болело от напряжения. Что сказать, что выдумать, чтобы отвести беду от себя?

— А золото бывало в посылках? — спросил Нестеров.

— Я не помню.

— Как? — удивился Нестеров. В его удивлении была деланность, заметная только ему. — Вы не помните?

— Не помню.

— Хорошо, гражданка Окунева, идите, вспоминайте, — закончил допрос Нестеров.

— У меня нет вещей, — сказала Окунева.

— Напишите в камере заявление, перечислите нужное вам, и я разрешу получить из ваших описанных вещей все, что можно.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

С утра до ночи и бессонной ночью подследственный думает о своем деле, восстанавливает в памяти все обстоятельства, обдумывает каждое слово, сказанное следователем. Так или иначе, и, конечно, в меру своих сил, подследственный сосредоточен на одном — и в этом его сила.

Но подследственный не знает, не может знать, что́ и сколько уже известно следствию, — в этом его первая слабость.

Он не может, он не в силах мысленно встать на место следователя и решать за него, — в этом его вторая слабость.

Он склонен к самообольщению и боится посмотреть фактам в лицо, — это третья слабость.

И он слишком заинтересован в своем деле, слишком заинтересован в своей личности, — такова четвертая его слабость, самая опасная из всех: «Чужую беду руками разведу, к своей — ума не приложу».

Нестеров умел наблюдать, как до какого-то предела преступник строит хилые стены самозащиты для самоутешения. Потом слабеет, сдается, признается. Но до настоящего признания еще очень далеко, а до настоящего раскаяния, если оно и наступит, и того дальше.

Подследственный изобретает увертки в меру своих сил и своей морали. Следователь наблюдает и собирает улики.

Сомнений в виновности Антонины Окуневой не было. Допрос ее, в сущности, подтвердил больше, чем требовалось, и Нестеров знал уже, как эта женщина будет вести себя дальше.

По заявлению он разрешил выдать Окуневой из ее описанного имущества все необходимое: белье, постель, полотенца, подушку, одеяло, платки, верхнюю одежду. Нестеров заметил, что мать ничуть не позаботилась о дочери, оставшейся одной и без средств к существованию. Нелли Окунева пришла домой, когда кончался обыск. Нестеров видел девочку.

На следующий день, утром, он улучил время и забежал в дом Окуневой. Все вещи, включенные в опись, были снесены в одну комнату и опечатаны. Нелли оставили вторую комнату с кроватью и личными вещами девочки. Нелли не было. Она в школе, как объяснили курортники, арендовавшие половину дома. Находившаяся в их пользовании мебель Окуневой вошла в опись и была оставлена жильцам под сохранную расписку. Больше они ничего не знали. Адрес школы Нестеров получил у соседей.

В школе Нестеров рассказал директору и классной руководительнице об аресте матери Нелли Окуневой.

— Ах, как же она будет учиться! — огорчилась руководительница. — Окунева одна из лучших учениц!

Нестеров узнал, что Нелли девочка очень замкнутая, строгая, развитая не по годам и что близких подруг у нее нет. Дисциплина безупречна, по всем предметам отличница. Поэтому школа не интересовалась семьей этой ученицы: считали, что дома эта девочка имеет «все условия».

Нестеров сказал, что разговор о Нелли лучше оставить в секрете, хотя к следственной тайне он отношения не имеет. Его отлично поняли, но директор возразил:

— Дети все равно все узнают.

— Да. Но нужно оказать поддержку девочке.

Его заверили, что так и было бы сделано.

— И без предупреждения, — резковато сказала руководительница.

— Вот это особенно хорошо, — согласился Нестеров.

Классная руководительница догнала Нестерова на улице:

— Простите, одно слово...

— Да?

— Вы могли меня не понять.

— В чем?

— Я неловко выразилась. Мне больно за Нелли, а вам могло показаться, что я нехорошо отношусь к вам.

— Это бывает, — усмехнулся Нестеров.

— Нет же, не потому, — оправдывалась классная руководительница. — Жалко Нелли, — повторила она. — И потом, почему вы подумали, что нам нужно напоминать о таких простых вещах?

— Бывает, что приходится и напоминать, — опять усмехнулся Нестеров. — Мы считаем, что лучше напомнить, чем промолчать.

— Я вас понимаю, извините меня. Я уважаю вашу форму.

— Очень рад. Я тоже очень уважаю нашу форму.

...Вечером Нестерову удалось застать Нелли. Она была не одна. На подоконнике сидел юноша, такой крупный, что сначала он показался Нестерову взрослым мужчиной.

— Мне нужно сказать вам два слова, Нелли, — обратился к девочке Нестеров.

— Она несовершеннолетняя, ее нельзя допрашивать, — сказал юноша.

— А я и не собирался, — добродушно возразил Нестеров. — И не думал даже. Мне хотелось бы знать, что Нелли хочет делать дальше?

— Буду учиться, — ответила Нелли как об очевидной вещи.

— Это хорошо, — согласился Нестеров. — А на что вы будете жить?

Быть может, этот вопрос и обсуждался до прихода Нестерова. Юноша хотел что-то сказать, но Нелли мягко остановила его:

— Не нужно, Серго, подожди минутку, — и ответила Нестерову: — Я буду работать и учиться.

— А вы не думаете поехать к бабушке, к дедушке?

— Я их не считаю родственниками, — сорвалась Нелли. — И никогда туда не поеду!