Временами водяной столб исчезал, но очень быстро появлялся

вновь, вращаясь с колоссальной скоростью.

За время поездки на санях нам попалось вблизи айсбергов

много белых тюленей (Lobodon Carcinophaga). Нам осталось на

память несколько чудесных черепов этих животных.

Как-то вечером, разбив свой лагерь, мы обнаружили, что

пропал Савио. Как большинство детей природы, лапландцы

обладают врожденным инстинктом, который подсказывает им,

где можно найти дичь; поэтому я ни минуты не сомневался в том,

чю Савио учуял тюленей. Мы собирались уже заснуть,

забравшись в свои мешки, как вдруг услышали громкие крики Савио.

Впечатление было такое, что он вступил с кем-то в борьбу.

Мы вылезли из спальных мешков и увидели, как Савио гнал

перед собой большого тюленя—совсем так, как норвежские

крестьяне гонят скот на рынок. Тюленя убили. Из свежего мяса

сначала приготовили хороший обед для собак, а из сала разожгли

замечательный костер. Мы разложили вокруг огня спальные

мешки и стали посасывать трубочки; лапландцы, играя своими

большими ножами для охоты на тюленей, рассказывали

всевозможные истории.

Интересно было наблюдать, как лапландцы убивают тюленей.

При этом они проявляли радость, характерную для дикарей,

убивающих зверя. Правда, то же можно наблюдать и у

цивилизованных народов, у которых кровожадность именуется

благородной страстью к охоте.

Заметив тюленя, лежавшего на земле, лапландцы смотрели

на него загоревшимися глазами, затем вытаскивали свои

охотничьи ножи, кололи ими тюленя, чтобы он принял

оборонительную позу, и танцевали в самозабвении вокруг зверя, время

от времени приставляя нож к его груди и тут же отдергивая его.

Игра эта повторялась многократно, все больше возбуждая

охотничий инстинкт. Вдруг нож погружался с молниеносной

быстротой по рукоятку в тело животного и снова извлекался оттуда

с такой же быстротой. Из зияющей раны лилась потоком кровь.

Картина эта прямо-таки опьяняла лапландцев.

Часто тюлень очень долго корчился на снегу; случалось,

что нож, если удар был силен, оставался торчать в нем.

Несчастные животные хватали рукоятку ножа зубами. Пока они бились

на земле, лезвие и рукоятка ножа исчезали в толще их мышц.

Больших трудов стоит предупредить ненужную жестокость при

бое тюленей. Мы стремились умертвить животных как можно

быстрее.

На тюленьих промыслах большого масштаба в целях

выигрыша времени, а следовательно, и денег совершаются

отвратительные жестокости.

От старых охотников—тюленебоев—я слышал, что они не сразу

убивают тюленей, а предпочитают сдирать с них шкуру, пока те

еще живы. Тогда несчастное животное само помогает этому

процессу тем, что, корчась в страшных муках, пытается все время

отпрянуть от острого ножа; его обнаженные окровавленные

мышцы дрожат на свирепом холоде.

Во время этой поездки мы сильно страдали от мороза. Много

раз белели у нас щеки, нос и уши, хотя руки и лица были покрыты

толстым слоем жира.

Обычно по возвращении домой из далеких поездок мы

устраивали себе нечто вроде ванны. Правда, большей частью дело

сводилось к мытью лица и рук, но часто и этого не удавалось сде-

лать. О настоящей ванне, конечно, не могло быть и речи; для этого

у нас не было соответствующих приспособлений, кроме того,

нельзя было допускать, чтобы наша кожа сделалась слишком

чувствительной к холоду. Самыми чистыми из нас были

лапландцы и примером в этом смысле являлся Савио.

Посреди зимы, при очень низкой температуре, он устроил

себе под снегом ванную комнату. Я обратил внимание на то, что

он долго и старательно роет яму в большом сугробе. Когда в один

прекрасный день яма была готова, Савио скрылся в ней,

прихватив туда печурку и котелок, которые мы обычно использовали

для вываривания тюленьих голов и получения таким путем чистых

черепов. Вскоре мы увидели, как из сугроба торчит черная труба

печки, обложенная поленьями и асбестовыми пластинками.

Затащив в свою снежную пещеру несколько деревянных

ящиков и немного угля, Савио наглухо закрыл выход; вскоре

из трубы повалили густые клубы дыма.

Несколько часов мы не видели Савио, но вечером он появился

в доме, веселый и чистый, как младенец. На дворе было 40

градусов мороза, однако, несмотря на это, лапландец несколько

часов просидел под снегом голым и не замерз.

Этот способ мытья казался нашим лапландцам самым

обыкновенным делом. Уроженцы северной Норвегии часто так моются,

хотя по большей части они устраивают себе баню в каменных

или земляных хижинах.

Попариться Савио было явно невредно. Вскоре я осмотрел

его баньку и обнаружил, что он вырыл себе просторное

помещение, в центре которого стояла печка; сам же Савио располагался

на пустых ящиках. Он топил вовсю, и снег в нескольких местах

подтаял. Однако ледяная крыша была такой толщины, что

на ней ничего не было заметно. Теплый воздух, наполнявший

помещение, делал баню, с точки зрения Савио, безупречной.

Прием пищи происходил у нас в ту пору следующим образом:

в 8 утра—завтрак, в 12 часов—обед, в 8 вечера—легкий

ужин.

Откровенно говоря, легкой была вся кормежка, если не

считать сырого тюленьего мяса и плохо пропеченного хлеба, что

тоже случалось нередко. В подобных случаях у нас было

ощущение, что в желудок попал хороший строительный кирпич.

Время, которое отнимала у нас трапеза, последовательно

сокращалось. Обед по какому-либо торжественному поводу

отнимал 10 минут, а обыденный продолжался часто меньше пяти

минут.

Есть из жестяных банок хотя бы и свежие продукты вроде

рыбы, мяса, овощей и фруктов довольно противно.

Специфический металлический привкус, который приобретали продукты

в результате долгого нахождения в оловянных банках, отнюдь

не способствовал аппетиту, а черствые галеты, которые служили

нам вместо хлеба, отличались жесткостью камня.

Как сейчас, я вижу перед собой Берначчи. который обычно

пребывал в неизменно хорошем настроении, но однажды утром,

потянувшись за галетой и- безуспешно пытаясь ее раскусить,

Берначчи, чтобы разломить галету, ударил ею по столу. Когда

и это не дало результата, он пробурчал себе под нос нечто такое,

что лучше не повторять.

Часто мы ели только по обязанности, так как знали—это

необходимо для того, чтобы мы могли продолжать нашу

интересную работу. Но при этом чувство было такое, будто опускали

пищу в пустой мешок: удовольствия мы не испытывали.

С болью в душе я наблюдал за питанием Гансона с его плохими

зубами и еще более плохим аппетитом. С глазу на глаз я серьезно

побеседовал с доктором о состоянии здоровья Гансона. Сам Ган-

сон говорил мне, что он опасается цынги. Врач же заявил, что

для диагноза цынги нет никаких оснований; он не думал, чтобы

Гансон страдал этой болезнью. Что же именно было у него, он

не мог определить.

Я лично был того мнения, что Гансон страдал бери-бери4,

и поделился с доктором своими соображениями. Доктор мне

честно признался, что ему еще никогда не попадался случай

бери-бери, но судя по симптомам нельзя предполагать этого

заболевания. В медицинском обследовании и в заботах о Гансоне

доктор был неутомим; он возлагал надежды на хороший исход,

я же, напротив, испытывал ощущение, что смерть уже

наложила на Гансона свою печать.

В этот период мы испытывали все большее неудовольствие

по поводу нашего питания, особенно когда вспоминали кухню

цивилизованного мира.

Как часто упоминались в разговоре свежие овощи! Глаза