обещанием, что ясные дни и солнечное сияние наступят снова;

это должно было поддерживать наши надежды на протяжении

71 темных суток. Лишь 27 июля снова заблестели пики гор

в лучах восходящего солнца. Но и тогда нам долго еще

приходилось довольствоваться созерцанием освещенных дневным

светом ледяных вершин; на берегу же свет появился только

тогда, когда солнце с севера окончательно прогнало тьму.

Стоял канун зимы. После того как солнце покинуло нас,

температура воздуха быстро понижалась и холод ощущался

сильнее. Когда же и впрямь наступила зима, то из-за стужи

записывать показания приборов стало очень трудно.

Приходилось снимать перчатки, а, когда руки соприкасались с

металлом, кожа пальцев прилипала к инструментам.

Хуже всего доставалось, наверно, магнитологам. Колбек

и Берначчи часами бывали на морозе в маленькой лапландской

палатке. При этом они должны были неподвижно сидеть,

сосредоточив все свое внимание на чувствительном магнитометре.

Но вдруг в разгар их работы вспыхивало своими волшебными

лучами полярное сияние и все безжалостно портило!

Когда в полярной ночи загоралось южное сияние,

магнитологические работы приходилось всегда прекращать. Как будто

это явление природы требовало нашего полного восхищения,

безраздельного внимания. Хоть мы и не делали попыток

проникнуть в его тайну, но оно постоянно вмешивалось в нашу

работу, приостанавливало ее. Когда же мы брали бинокли и

направляли их в небо, пытаясь получше рассмотреть, то видели

на небе лишь звезды, а духи, только что игравшие своими

волшебными палочками, исчезали полностью. Казалось, духи

полярного сияния прятались, дабы люди не раскрыли связей между

силами земли и силами эфира.

Помимо помех, которые испытывала наша магнитная

аппаратура от полярного сияния, на нее действовали, как уже

говорилось, и локальные факторы. Мы находились в окружении

базальтовых горных пород, содержавших металлы и

притягивавших магнитную стрелку. Единственное обстоятельство,

благодаря которому эти горные массивы не сводили на нет наши

магнитные наблюдения на мысе Адэр, было то, что горы более или

менее равномерно располагались вокруг. Наблюдения над маг-

нитным склонением на мысе Адэр проводились на протяжении

50 дней в разное время; в трех случаях наблюдения проводились

с короткими интервалами от 18 до 24 часов (см. ниже

таблицы).

Теперь снег полностью занес вход в наш домик, и если нам

нужно было в него проникнуть, то приходилось проползать

через своего рода воронку в снегу. Так попадали мы в свой

подземный дворец.

Упряжные собаки зарывались в кучи снега или ожидали,

когда их занесет снегом. В метель они свертывались неподвижным

клубком до тех пор, пока их полностью не покрывал снежный

покров. Тогда они начинали слегка двигаться, чтобы устроить

себе небольшую нору. Если снегопад продолжался несколько

дней подряд, то часто нам приходилось выкапывать собак из-под

снега. Нередко случалось и так, что у нас надолго пропадали

отдельные собаки, а позднее, раскапывая снежные сугробы,

мы их обнаруживали.

Собаки, предпочитавшие, чтобы их занесло снегом перед

пургой, всегда обеспечивали себя необходимым провиантом

и держались безмолвно в своих снежных убежищах, избегая

таким образом неприятной работы в упряжке.

Зимою упряжные собаки становились злее волков. С ними

мы легко управлялись пока вдоволь было тюленьего мяса;

когда же холод усиливался и питание становилось скудным,

всякая дружба между ними пропадала. Однако в боях за хлеб

насущный не всегда победителем оставался сильнейший.

Время от времени собаки, словно сговорившись, обрекали

одного из псов на съедение, и последний бесспорно знал об

уготованной ему судьбе. Он как можно ближе держался к нашим

палаткам и домикам, при первой представившейся возможности,

поджав хвост, вползал в жилище и укрывался там. Он не

осмеливался принимать участие в тех скудных трапезах, которые мы

готовили животным из собачьего бисквита. Он худел на глазах

и казался подавленным. Другие собаки все это время

подстерегали его. Как только он оказывался в пределах досягаемости,

вся стая бросалась, чтобы напасть на него и прикончить.

Горе псу, если он не обеспечил себе пути к отступлению.

Если он пытался бежать вперед, то начиналась дикая гонка

не на жизнь, а на смерть.

Вся кавалькада уносилась в лунном сиянии через

необозримые ледяные поля, пока не превращалась в черные точки

на белом покрове. Затем и они исчезали в темноте. Иногда

слышался отдаленный вой и внезапно наступала тишина. Мы

понимали: все кончено. Когда мы, вооруженные плетью и лыжными

палками, прибывали на лыжах к месту происшествия, то

находили от приговоренного к смерти лишь разбросанные кости.

Нас особенно поражало, что в те периоды, когда один из псов

был обречен на съедение, между остальными собаками воцарялся

мир. Казалось, они сознавали, что для осуществления их злого

умысла требуется сплоченность.

Таким путем мы потеряли многих наших лучших и наиболее

крепких упряжных собак.

17 мая мы, норвежцы, отметили в новой стране свой

национальный праздник1.

Был развернут большой норвежский флаг. Все выстроились

на лыжах и совершили нечто вроде традиционного «восхождения

на гору».

Английские участники экспедиции доставили нам немало

развлечений. Срываясь на лыжах с уступа, они с быстротой

молнии исчезали далеко внизу, в снежных сугробах. Я убежден,

что именно на лыжах можно лучше всего научиться терпеливо

переносить падения и мириться с неудачами, пока не

достигнешь успеха. Как трудно было научить англичан ходить на

лыжах! «Попробуйте еще раз»,— говорили мы им всякий раз,

когда после очередного падения они в отчаянии обращались

к нам за советом.

Впервые 17 мая было отпраздновано за Южным полярным

кругом. В этот день мы предавались нашему любимому спорту,

который пробуждает у, норвежской молодежи первый интерес

к исследованию Арктики. Этот вид спорта научил норвежцев быть

настойчивыми, дерзкими, во что бы то ни стало добиваться

успеха.

Впрочем, именно в этот день разразилась такая снежная

буря, какой еще не приходилось видывать. Сани, ящики, камни,

все, что могло прийти в движение, поднялось на воздух и исчезло

в вихре снега. Железный столбик анемометра толщиной в

полдюйма был сломан натиском ветра. Большие камни барабанили

по крыше. Завихрения, которые образовались в пространстве

между домиками, были так сильны, что подхватили множество

ящиков и завертели их в снежном вихре. Над нашим маленьким

убежищем скрещивались снежные смерчи. В это же время стал

вновь слышен глухой гром от громоздящихся в бухте льдов.

23 мая снова было яркое полярное сияние, начавшееся

в 6 ч. 30 м. Оно поднялось с востоко-юго-востока к

северо-западу, пересекая зенит. За этим последовал, по обыкновению,

страшный шторм. Перед штормом и после того, как он начался,

температура воздуха повышалась примерно в той же степени,

как падал барометр: от двадцати градусов мороза

температура за несколько часов поднялась до нуля. Барографические

и термографические кривые представляли большой интерес.

Ивенсу в полдень нужно было идти снимать показания

термометра в маленькой обсерватории. Хорошо укутавшись и

надев темные очки, он выбрался через снеговую воронку наружу,

держа перед собой ветровой фонарь.

Мы открыли ему маленькую дверцу. Ветер загудел в воронке,