– У тебя грехов не меньше, чем у всех остальных подлецов. Только некоторые подлецы считают свою жизнь на белом свете грешной, и пытаются вымолить прощение, пока ещё живы. С ними вопрос посерьёзней. С ними не всё так однозначно, как с тобой. Там решение на высшем уровне принимается. А с тобой всё просто. – Человек Без Тела стал перечислять причины, по которым я лишался шанса попасть в рай. – Ни в церковь, ни в костёл, ни в синагогу ты не ходишь. Креста не носишь, да и окрестить-то тебя твои родители-партактивисты не удосужились. Грехов своих ты не помнишь и не признаёшь. А за сорок лет ты их немало наворотил. Короче – наш клиент.
«Может, напомнишь мне о моих грехах?»
– Вообще-то это не по правилам, сегодня ж только генеральная репетиция, – с сомнением в голосе произнёс невидимый собеседник и я почувствовал, что он не прочь рассказать мне о моих грехах, которые стёрлись из моей памяти, или я просто приказал себе о них забыть.
«Любое правило предусматривает исключение, – я решил слегка его подтолкнуть. – К тому же ты сказал, что сегодня генеральная репетиция. Так вот и давай… порепетируем»
Человек Без Тела задумался. Это я так решил, что задумался, потому что он долго молчал. Я тоже молчал, вернее, не думал. Я лежал и считал полосы на потолке. Или на небе. Красные и чёрные.
Человек Без Тела молчал. Я не выдержал и спросил:
«Ты ещё здесь?»
– Не мешай, я считаю.
«Что считаешь?»
– Соотношение.
«Хороших и плохих поступков?»
– А ты прогрессируешь! Не ожидал… Так дело пойдёт, об отсрочке попросишь?
«Ну-у… думаю, вопрос о моей смерти решённый? Или я всё-таки могу рассчитывать на отсрочку?»
Человек Без Тела крякнул и промолчал. Через минуту сказал:
– Подсчитал.
«И что получилось?»
– Семьдесят восемь тысяч четыреста тридцать три греха на семьдесят восемь тысяч четыреста тридцать два хороших поступка без учёта тяжести содеянного. По количественному показателю с натяжкой проходишь, Колян. Поздравляю!
«А надо ещё и по качественным показателям посчитать?»
– Нет. Это сложно. Приборов и инструментов необходимых нет. Да и не нужны качественные показатели для того, чтобы дать тебе шанс предстать перед другими должностными лицами. Они для другого подсчитываются.
«Для чего?»
– Для определения меры наказания.
«И что это за меры?»
– А вот это будет тебе сюрпризом, подлец.
«Ты же обещал!»
– Хорошо. Это будет тебе сюрпризом, Колян. Начнём?
«Ты будешь перечислять все мои грехи? Семьдесят восемь тысяч четыреста тридцать три греха? Если на описание каждого греха ты будешь тратить по одной минуте, то на это уйдёт… – я напряг извилины и выдал результат: – около двух месяцев!»
– Я тоже считать умею, – сказал Человек Без Тела. – Можешь не переживать – времени у нас с тобой хватит. Помнишь, какое сегодня число?
«Двадцать девятое февраля»
– А завтра какое будет?
«Первое марта, – подумал я. – Нынче у нас год високосный»
– Не угадал! Завтра тридцатое февраля. Потом тридцать первое, тридцать второе и так дальше, до бесконечности. А после бесконечности начнётся март. Так что времени у нас с тобой – вагон и маленькая тележка. Да ты не переживай, Колян, не буду я все твои грехи перечислять, мелочь всякую, наподобие детских «нежданчиков» и отказов есть манную кашу.
«Слава богу!»
– Не упоминай имя сие! Не достоин.
«Хорошо, как скажешь»
– Начнём с пятилетнего возраста. М-м-м… М-м-м… Нет, пожалуй, до самой школы нет ничего интересного. Начну с первого класса.
«Ох!» – мысленно вздохнул я.
– Учительницу, Галину Лаврентьевну, называл про себя дурой.
«Было», – вспомнил и снова вздохнул я.
– Получал неудовлетворительные отметки. Кстати, за поведение тоже.
«Это что – грех?»
– А ты сомневался?
«Дальше…»
– Дальше – хуже. Четырнадцать раз в первом классе дёрнул Светку Балашову за хвост. Взял у Димки Захарова книжку почитать, «Волшебник Изумрудного Города», и подрисовал Страшиле член.
«Не было такого!» – возмутился я.
– Что, книжку у Димки не брал?
«Книжку брал. А Страшиле я вовсе даже не член, а усы подрисовал…»
– И рога!
«Ну, и рога» – согласился я.
– Ха! Это я тебя на понт взял!.. Хотел убедиться, что ты слушаешь и вспоминаешь, а не просто так… Короче, в таком виде ты книжку и вернул. А когда Димка увидел твои художества и предложил тебе купить новую, а эту оставить себе, ты выдрал страницу с усатым и рогатым Страшилой, сложил из странички голубка и запулил его через весь класс. А покалеченной книжкой стукнул Димку по голове. Димка тогда долго плакал. И не от боли, а от обиды… Две книжки ты, Колян, не вернул в школьную библиотеку. Сказал, что их у тебя украли, а сам забыл их на плитах на пустыре, где вы с ребятами играли в трёх мушкетёров. Вспомнил о книжках только дома, а возвращаться поленился. Ну и их, естественно, кто-то взял. Дальше…
Я ужаснулся тому, сколько всего было дальше. Сколько я совершил плохих неблаговидных поступков. Скольким взрослым я наврал. Сколько обид нанёс родителям. Сколько неприятностей доставил тем, кто заботился обо мне, кто по-настоящему хотел мне добра, кому я был дорог и интересен. Сколько же грехов я совершил в своей бесконечно длинной детской жизни! Некоторые мои плохие поступки казались мне тогда чем-то совершенно незначительным, во всяком случае – малозначительным. А теперь почему-то мне было стыдно. Стыдно за оторванные лапки кузнечиков и за невыученные уроки, и как следствие – плохие отметки в дневнике. Стыдно за порванные школьные штаны и чернильные кляксы на лице, и, кстати, не только на моём. Чернильница-непроливашка в моих руках была очень даже проливашкой, а потому – страшным оружием, которого опасались многие пай-мальчики и пай-девочки. Особых различий между полами я в те времена не делал.
Но больше всего мне стало стыдно, когда Человек Без Тела напомнил мне о математичкиной авторучке…
Она была ярко-малиновая, с золотым пером, золотой прищепкой и золотыми заглушками на колпачке и на другом кончике. Это был никакой не «Паркер» (в те времена никто не знал, что «Паркер» существует), но авторучка была такой красивой, что, как только я её увидел, сразу решил украсть.
Да, да, украсть.
Я тогда не знал, что такое грех, в лексиконе моих родителей такого слова не было, но они всегда говорили, что красть – это очень плохо. А я ничего не смог с собой поделать! Уж больно она была красивая.
Я готовился к этой краже с тщательностью, которой позавидовали бы матёрые преступники. Математичка никогда и нигде не оставляла свою авторучку, почти всегда держала её в руках, но я верил, что рано или поздно Елена Аркадьевна, так звали нашу математичку, утратит бдительность, и мне представится возможность завладеть вожделенной авторучкой. Верил и ждал своего часа.
Предполагая, что мне, возможно, не удастся сразу вынести малиновое чудо из школы, я облюбовал тайник – в мальчишечьем туалете за смывным бачком. Там за бачком была небольшая узкая площадка, а на ней полно пыли, и мне было совершенно понятно, что низкорослая уборщица баба Клава дотянуться туда своей тряпкой не сможет. А я, пятиклашка-переросток, дотягивался легко, даже на цыпочки не вставая.
В тот день к концу урока алгебры у Елены Аркадьевны дома случилась какая-то неприятность – то ли соседи её затопили, то ли она соседей, в общем, что-то связанное с сантехникой. Елене сообщили об аварии кто-то из учительской и она, не дождавшись трёх минут до звонка, в панике помчалась домой, забыв на столе авторучку. Думаю, она бы ни за что её не забыла, но на столе лежала стопка тетрадей с нашими контрольными, которые Елена Аркадьевна планировала раздать нам после урока, а авторучка лежала рядом со стопкой. Стопка съехала и накрыла авторучку. Когда математичка убежала, мы бросились разбирать тетради. Всем было интересно узнать: что он получил за контрольную. Я подбежал к столу первым. Меня не очень волновала оценка, выставленная мне в тетради, просто я видел, как Елена Аркадьевна хлопнула кулачком по столу, сказав: «Чёрт подери!», когда ей сообщили о несчастье, видел, как стопка тетрадей накренилась и съехала вбок, завалив ярко-малиновый цилиндрик.
