Если «Национальное собрание» во Франкфурта должно быть с большей или меньшей точностью воспроизведено в Эрфурте, то старый Союзный сейм будет возрожден в виде «Interim»^[138] и вместе с тем должен будет свестись к самому простому своему выражению, к австро-прусской союзной комиссии. Interim уже вступил в действие в Вюртемберге и в скором времени вступит в действие в Мекленбурге и в Шлезвиг-Гольштейне.

В то время как Пруссия в течение длительного срока кое-как сводила свой бюджет при помощи эмиссии бумажных денег, тайных займов в Seehandlung^[139] и остатков в государственной казне и только теперь вынуждена пойти по пути займов, в Австрии государственное банкротство в полном разгаре. Дефицит в 155 млн. гульденов за первые 9 месяцев 1849 г., дефицит, который к концу декабря, вероятно, достигнет 210–220 млн.; полный подрыв государственного кредита внутри страны и за границей после того, как с треском провалилась попытка нового займа; полное истощение внутренних финансовых ресурсов — обыкновенных налогов, принудительных поборов, эмиссии бумажных денег; необходимость навязать совершенно истощенной стране новые налоги, вызванные безвыходностью положения, налоги, которые, как можно заранее предвидеть, вероятно, совсем не поступят, — вот те главные черты, в которых проявляется жестокая финансовая нужда в Австрии. Одновременно с этим все быстрее идет разложение австрийского государственного организма. Напрасно правительство противопоставляет этому процессу судорожные попытки централизации; дезорганизация достигла уже самых окраинных частей государства; Австрия становится невыносимой даже для самых варварских народов, главных столпов старой Австрии, для южных славян в Далмации, Хорватии и Банате, для «верных» граничар^[140]. Остается еще только акт отчаяния, дающий некоторые шансы на спасение, — внешняя война; эта внешняя война, к которой Австрия неудержимо идет, должна быстро завершить ее полный распад.

Россия также не была достаточно богата, чтобы оплатить свою славу, которую она еще к тому же должна была купить за наличные деньги. Несмотря на свои прославленные золотые рудники на Урале и на Алтае, несмотря на неисчерпаемые сокровища в подвалах Петропавловской крепости, несмотря на производимую в Лондоне и Париже якобы по причине простого излишка денег скупку ценных бумаг, православный царь видит себя вынужденным не только заимствовать под различными фальшивыми предлогами 5000000 серебряных рублей из наличного запаса, хранящегося в Петропавловской крепости для обеспечения бумажных денег, и распорядиться о продаже своих ценных бумаг на парижской бирже, но и обратиться к недоверчивому лондонскому Сити с просьбой о ссуде в 30 миллионов рублей серебром.

В результате движения 1848 и 1849 гг. Россия оказалась настолько втянутой в европейскую политику, что она должна теперь возможно скорее осуществить свои старые планы относительно Турции, Константинополя, «этого ключа к ее дому»^[141]. если она не хочет, чтобы они стали навсегда неисполнимыми. Успехи контрреволюции и растущая с каждым днем сила революционной партии в Западной Европе, внутреннее положение самой России и плохое состояние ее финансов принуждают ее к быстрым действиям. Мы недавно видели дипломатический пролог к этому новому лицедейству в восточном вопросе^[142]; через несколько месяцев мы будем свидетелями самого действия.

Война с Турцией по необходимости является европейской войной. Это весьма кстати для святой Руси, которая таким образом приобретает возможность прочно утвердиться в Германии, энергично довести там до конца контрреволюцию, помочь Пруссии завоевать Невшатель и в конечном счете двинуться на центр революции — Париж.

Англия в такой европейской войне не может остаться нейтральной. Она должна выступить против России. А Англия для России самый опасный противник. Если сухопутные армии континента по море проникновения вглубь России неизбежно будут ослабевать, рассредоточиваясь по ее территории, если их продвижение за пределы восточной границы старой Польши должно почти полностью остановиться под угрозой повторения 1812 г., то Англия имеет возможность нанести удар России в ее самом уязвимом месте. Не говоря уже о том, что она может заставить шведов завоевать обратно Финляндию, для ее флота открыты Петербург и Одесса. Русский флот, как известно, является самым плохим в мире, а Кронштадт и Шлиссельбург не труднее взять, чем Сен-Жан-д'Акр и Сан-Хуан-де-Улуа^[143]. Но без Петербурга и Одессы Россия представляет собой великана с отрубленными руками. К этому надо еще прибавить, что Россия как для сбыта своего сырья, так и для покупки продуктов промышленности не может обойтись без Англии даже в течение шести месяцев, что уже ясно обнаружилось во время наполеоновской континентальной блокады и что еще в гораздо большей степени имеет силу для настоящего времени. Отрезанная от английского рынка, Россия через несколько месяцев подверглась бы тяжелейшим потрясениям. Англия же, наоборот, не только может некоторое время обходиться без русского рынка, но и раздобыть все виды русского сырья на других рынках. Как мы видим, Россия, которой так боятся, вовсе не так опасна. Но немецкому бюргеру она должна казаться такой страшной, потому что она непосредственно подчиняет себе его государей и потому что он вполне правильно предчувствует, что полчища русских варваров в скором времени наводнят Германию и сыграют там до известной степени мессианскую роль.

Швейцария относится к Священному союзу вообще, как прусские палаты относятся к своему королю в частности. Разница лишь в том, что у Швейцарии хоть имеется козел отпущения, на котором она может вдвойне и втройне вымещать удары, получаемые ею от Священного союза, и вдобавок к тому, козел отпущения беззащитный, предоставленный ее милости или немилости, — немецкие эмигранты. Правда, часть швейцарских «радикалов» в Женеве, Ваадте, Берне протестовала против трусливой политики Союзного совета, трусливой и по отношению к Священному союзу, и по отношению к эмигрантам. Но, с другой стороны, верно также и то, что Союзный совет был прав, когда объявил свою политику «политикой огромного большинства швейцарского народа». При этом центральное правительство продолжает самым мирным образом проводить в области внутренней политики мелкие буржуазные реформы: установление единства таможенных пошлин, монеты, почты, мер и весов — реформы, которые обеспечивают ему одобрение мелкой буржуазии. Правда, оно не осмеливается провести в жизнь решение об отмене военных капитуляций, и теперь еще каждый день жители старых кантонов толпами направляются в Комо, чтобы там поступить на неаполитанскую военную службу^[144]. Однако, несмотря на всю покорность и предупредительность по отношению к Священному союзу, Швейцарии все же угрожает неотвратимая буря. В первом опьянении после войны с Зондербундом и особенно после февральской революции обычно столь робкие швейцарцы дали себя увлечь на путь опрометчивых поступков. Они осмелились на ужасное дело, пожелали наконец стать независимыми; вместо гарантированной державами конституции 1814 г. они составили себе новую, они признали независимость Невшателя, вопреки договорам. За это они понесут наказание, несмотря на все реверансы, любезности и полицейские услуги. А раз Швейцария будет втянута в европейскую войну, положение ее окажется далеко не из приятных; ведь если Швейцария и нанесла оскорбление Священному союзу, то, с другой стороны, она предала и революцию.

Во Франции, где буржуазия сама в своих собственных интересах стала во главе реакции и где республиканская форма правления предоставляет этой реакции возможности для самого широкого и последовательного наступления, подавление революции осуществляется самым беззастенчивым и самым насильственным способом. За короткий месячный срок последовали удар за ударом: восстановление налога на вино, который прямо ведет к разорению половины сельского населения; циркуляр Опуля, делающий жандармов шпионами даже по отношению к чиновникам; закон о школьных учителях, на основании которого учителя начальных школ могут быть произвольно смещены префектами; закон об образовании, отдающий школы во власть попам, и закон о ссылке в колонии, в котором буржуазия проявляет всю свою ненасытную жажду мести по отношению к июньским инсургентам и, за отсутствием других способов казни, подвергает их убийственному действию алжирского климата. Мы уж не говорим о многочисленных высылках даже невиннейших иностранцев, которые все еще не прекращаются с 13 июня.