§ 370. «Если в законном порядке будет установлена достоверность факта, на котором покоится обвинение, то лицо, выдвинувшее обвинение, освобождается от всякого наказания. Законным доказательством считается лишь такое, которое основано на судебном приговоре или каком-нибудь ином аутентичном документе».
Для пояснения этого параграфа приведем еще § 368:
«Соответственно этому не принимается во внимание прошение лица, выдвинувшего обвинение, о предоставлении ему возможности привести доказательства в свою защиту; это лицо также не может ссылаться в; свое оправдание на то, что документы или факт общеизвестны или что обвинения, послужившие поводом к преследованию, повторены или заимствованы им из иностранных газет или из других печатных сочинений»{63}.
В этих параграфах нашла отражение эпоха империи со всем свойственным ей утонченным деспотизмом.
Согласно обычному человеческому рассудку оклеветанным считается человек, которого обвиняют в выдуманных действиях; но по необычному разумению Уголовного кодекса человек считается оклеветанным, если ему приписывают поступки, действительно им совершенные, поступки, которые могут быть доказаны, но только не единственно признаваемым способом, не с помощью судебного приговора или официального документа. Чудодейственная сила судебных приговоров и официальных документов! Только установленные судом, только официально документированные факты считаются настоящими, действительными фактами. Существовал ли когда-либо свод законов, который бы так гнусно клеветал на самый обычный человеческий рассудок? Воздвигала ли когда-либо бюрократия подобную китайскую стену между собой и гласностью? Под защитой этого параграфа чиновники и депутаты так же неприкосновенны, как конституционные короли. Эти господа могут совершить столько действий, «навлекающих на них ненависть и презрение граждан», сколько их душе угодно, но говорить, писать, печатать об этих действиях ничего нельзя, не подвергаясь лишению гражданских прав с обязательным тюремным заключением и денежным штрафом. Да здравствует свобода печати и слова, смягченная параграфами 367, 368 и 370! Тебя незаконно посадили в тюрьму. Печать разоблачает это беззаконие. Результат: разоблачение получает должную «оценку» в ходе «судебного следствия» по поводу «клеветы» на достопочтенного чиновника, совершившего беззаконие, — если только не случится такого чуда, что по поводу совершенного сегодня беззакония уже вчера был вынесен судебный приговор.
Не приходится удивляться тому, что рейнские юристы, и среди них народный представитель Цвейфелъ, голосовали против польской комиссии с неограниченными полномочиями! С точки зрения этих юристов следовало присудить поляков к лишению гражданских прав с обязательным тюремным заключением и денежным штрафом за «клевету» на Коломбов, Штейнеккеров, Хиршфельдов, Шлейницев, померанских солдат ландвера и старо-прусских жандармов. Это достойным образом увенчало бы своеобразную пацификацию Познани.
И какое противоречие, ссылаясь на эти параграфы Уголовного кодекса, окрестить клеветой слух об угрозе покончить «с 19 марта, с клубами и со свободой печати»{64}! Как будто применение §§ 367, 368 и 370 Уголовного кодекса в отношении политических речей и произведений не есть действительная и окончательная ликвидация завоеваний 19 марта, клубов и свободы печати? Что такое клуб без свободы слова? И что такое свобода слова при существовании §§ 367, 368 и 370 Уголовного кодекса? И что такое 19 марта без клубов и свободы слова? Разве подавление свободы слова и печати на деле не является самым убедительным доказательством того, что только клеветники могли болтать о намерении совершить это дело? Остерегайтесь подписать составленное вчера в Гюрценихе обращение[139]. Прокуратура даст «должную оценку» вашему обращению, начав «судебное следствие» по обвинению вас в «клевете» на Ганземана — Ауэрсвальда; или же только на министров можно клеветать безнаказанно, клеветать в смысле французского уголовного кодекса, этого составленного в лапидарном стиле кодекса политического рабства? Разве у нас имеются ответственные министры и безответственные жандармы?
Следовательно, дело не в том, что инкриминируемая газетная статья может найти должную оценку путем применения параграфов о «клевете в юридическом смысле», о клевете в смысле деспотической фикции, возмущающей здравый человеческий рассудок. Что здесь может найти должную оценку— это единственно только завоевания мартовской революции, это степень развития, которой достигла контрреволюция, это отчаянная наглость, с которой бюрократия извлекает и пускает в ход против новой политической жизни еще имеющееся в арсенале старого законодательства оружие. Применение параграфов о клевете к нападкам на народных представителей — какое это замечательное средство, чтобы отвести от этих господ удары критики, а прессу изъять из ведения суда присяжных!
Переходим от обвинения в клевете к обвинению в оскорблении. Здесь мы встречаемся с § 222, который гласит:
«Если одному или нескольким должностным лицам из административного или судебного ведомства при исполнении, или по случаю исполнения ими своих служебных обязанностей будет нанесено какое-либо словесное оскорбление с целью затронуть их честь или их деликатность, то лицо, оскорбившее их таким образом, карается тюремным заключением сроком от одного месяца до двух лет».
Когда в «Neue Rheinische Zeitung» появилась инкриминируемая статья, г-н Цвейфель выполнял функции народного представителя в Берлине, а никоим образом не функции должностного лица судебного ведомства в Кёльне. Так как он не исполнял никаких служебных обязанностей, то было фактически невозможно оскорбить его при исполнении служебных обязанностей или по случаю исполнения этих обязанностей. А честь и деликатность господ жандармов находилась бы под защитой этой статьи только в случае словесного (par parole) их оскорбления. Мы же писали, а не говорили, a par ecrit{65} — это не par parole. Итак, что же остается? Мораль, которая состоит в том, что о самом последнем из жандармов надо говорить с большей осторожностью, чем о первом из принцев, и в особенности не осмеливаться затрагивать в высшей степени раздражительных господ из прокуратуры. Еще раз обращаем внимание читателей на то, что одни и те же преследования начались одновременно в разных местах — в Кёльне, в Дюссельдорфе, в Кобленце. Странная цепь случайностей!
Написано К. Марксом 10 июля 1848 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 41, 11 июля 1848 г.
Перевод с немецкого
На русском языке публикуется впервые
ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ГЕРМАНИИ И ПОСЛЕДНИЕ СОБЫТИЯ В ПРАГЕ
Кёльн, 11 июля. Несмотря на патриотический вой и шум, поднятый почти всей немецкой печатью, «Neue Rheinische Zeitung» с первого же момента выступила в защиту поляков в Познани, итальянцев в Италии, чехов в Богемии. С первого момента мы разоблачали макиавеллистскую политику, которая, будучи поколеблена в своих устоях в самой Германии, стремилась парализовать демократическую энергию, отвлечь от себя внимание, отвести в сторону поток революционной лавы, выковать оружие для внутреннего угнетения; с этой целью она вызвала своекорыстную, противную космополитическому характеру немцев ненависть к другим народам, и в войнах между народами, которые велись с неслыханной жестокостью и беспримерным варварством, создала военщину, какой не знала, пожалуй, даже Тридцатилетняя война.
В тот самый момент, когда немцы борются со своими правительствами за внутреннюю свободу, их заставляют под командой этих же самых правительств предпринимать крестовый поход против свободы Польши, Богемии, Италии. Какая глубина комбинации! Какой исторический парадокс! Охваченная революционным брожением Германия ищет выхода вовне в войне с целью реставрации, в походе за укрепление старой власти, против которой как раз направлена ее революция. Лишь война против России есть война революционной Германии, война, в которой она может смыть грехи прошлого, окрепнуть и победить своих собственных самодержцев, — война, в которой она, как подобает народу, сбрасывающему с себя оковы долгого покорного рабства, кровью своих сынов купит себе право на пропаганду цивилизации и освободит себя внутри страны, освобождая народы в нее.
