Д-р Эйххоф, второй старший учитель, написал вместе со своим младшим коллегой, д-ром Бельцем, латинскую грамматику, на которую, впрочем, в «Allgemeine Literatur-Zeitung» появилась не особенно лестная рецензия Ф. Гаазе. Его конёк — греческий язык.

Д-р Клаузен, третий старший учитель, несомненно, самый дельный человек во всей школе — преподаватель, сведущий во всех областях, отличный знаток истории и литературы. Его манера изложения на редкость приятна; он единственный, кто умеет пробудить в учениках вкус к поэзии — вкус, который иначе самым жалким образом зачах бы среди филистеров Вупперталя. Как писатель он выступил, насколько мне известно, только с научно-методической работой на тему «Пиндар — лирик», которая создала ему громкое имя среди гимназических учителей в Пруссии и за её пределами. На книжный рынок она, конечно, не попала.

Эти три школы были основаны лишь в 1820 г.; раньше в Эльберфельде и Бармене имелось только по одной ректорской школе^[122] и множество частных школ, которые не могли дать достаточного образования. Последствия этого ещё заметны на барменских купцах старшего поколения. Образования — ни малейшего; тот, кто играет в вист или на бильярде, умеет немного рассуждать о политике и сказать удачный комплимент, считается в Бармене и Эльберфельде образованным человеком. Ужасающий образ жизни ведут эти люди и, однако, чувствуют себя превосходно; днём они с головой уходят в свои торговые счета, погружаясь в них с такой страстностью и интересом, что и поверить трудно; вечером в определённый час все собираются компаниями и проводят время за картами, рассуждают о политике, курят и, как только часы пробьют девять, возвращаются домой. Так проходит их жизнь изо дня в день, без всяких изменений, и горе тому, кто нарушит этот уклад; он может быть уверен, что во всех лучших домах города к нему отнесутся самым немилостивым образом. — Отцы усердно наставляют на этот путь молодых людей; сыновья, в свою очередь, подают надежды пойти по стопам отцов. Предметы их бесед довольно однообразны: барменцы говорят больше о лошадях, эльберфельдцы — о собаках, а когда уж очень разойдутся, то начинается у них разбор наружности красивых женщин или же болтовня о делах, и это — всё. Раз в кои-то веки заходит у них разговор и о литературе, под которой они понимают Поль де Кока, Марриэта, Тромлица, Нестроя и им подобных. В политике как истые пруссаки — ибо они находятся под прусским владычеством — они a priori^{163} решительно враждебны всякому либерализму, но всё это, пока его величеству угодно сохранять им кодекс Наполеона, ибо с его отменой исчез бы и весь их патриотизм. Литературного значения «Молодой Германии»^[123] никто не понимает, её рассматривают как тайный союз, нечто наподобие демагогов, под председательством гг. Гейне, Гуцкова и Мундта. Некоторые из благородных юношей читали, пожалуй, кое-что из Гейне, может быть «Путевые картины», с пропуском содержащихся в них стихотворений, или «Доносчика», но об остальном у них имеются лишь смутные представления со слов пасторов или чиновников. Фрейлиграт с большинством из них знаком лично, его считают хорошим товарищем. Когда он приехал в Бармен, эти зелёные дворяне (так называет он молодых купчиков) осаждали его визитами; однако он очень скоро понял, с кем имеет дело, и отстранился от их общества; но они его преследовали, хвалили его стихи и его вино и всеми силами стремились к тому, чтобы выпить на брудершафт с человеком, который что-то напечатал, ибо для этих людей поэт ничто, но печатающийся автор — всё. Постепенно Фрейлиграт прекратил всякое общение с этими, людьми и встречается теперь лишь с немногими, после того как Кестер покинул Бармен. Принципалы Фрейлиграта^[124], при их несколько затруднительном положении, всегда относились к нему уважительно и дружелюбно; и, что самое удивительное, — он чрезвычайно аккуратный и усердный конторский работник. Было бы совершенно излишне говорить о его поэтических достижениях, после того как Дингельштедт в «Jahrbuch der Literatur» и Карьер в «Berliner Jahrbucher» дали о нём такие подробные отзывы. Впрочем, они оба, мне кажется, недостаточно обратили внимание на то, что, хотя мысли Фрейлиграта и устремлены вдаль, у него всё же чрезвычайно сильна привязанность к родине. На это указывают часто встречающиеся у него мотивы немецких народных сказок, таких как «Царевна-лягушка» (стр. 54), «Белоснежка»^[125] (стр. 87) и мотивы других сказок, которым посвящено целое стихотворение («В лесу», стр. 157); указывают на это также и подражания Уланду («Ручной сокол», стр. 82, «Столяры-подмастерья», стр. 85; первое из двух написанных им надгробных стихотворений также напоминает, к его чести, Уланда), затем «Изгнанники» и, прежде всего, его несравненный «Принц Евгений». Отмеченные немногие моменты заслуживают тем большего внимания, чем дальше Фрейлиграт отклоняется в противоположную сторону. Глубоко заглянуть в его душу позволяет и «Поэт в изгнании», особенно отрывки, напечатанные в «Morgenblatt»^[126]; здесь он уже чувствует, что далёкий мир не раскроется перед ним до тех пор, пока он не сроднится с настоящей немецкой поэзией.

В собственно вуппертальской литературе важнейшее место занимает журналистика. На первом месте стоит редактируемая д-ром Мартином Рункелем «Elberfelder Zeitung», завоевавшая себе под его умелым руководством значительную и вполне заслуженную славу. Он взял на себя редактирование, когда две газеты — «Allgemeine» и «Provinzialzeitung» — слились в одну; газета возникла при не очень благоприятных видах на будущее; в роли конкурента выступила «Barmer Zeitung», но Рункель — благодаря своему стремлению создать сеть собственных корреспондентов и своим передовым статьям — постепенно превратил «Elberfelder Zeitung» в одну из первых газет прусского государства. Правда, в Эльберфельде, где передовицы читаются лишь немногими, газета встретила мало признания, но тем большее признание получила она в других местах, чему, возможно, способствовал и упадок «Preusische Staats-Zeitung». Беллетристическое приложение «Intelligenzblatt» не поднимается выше обычного уровня. «Barmer Zeitung», издатель, редакторы и цензоры которой часто менялись, находится теперь под редакцией Г. Пютмана, временами выступающего с рецензиями в «Abend-Zeitung». Он охотно улучшил бы газету, но ему связывает руки скупость издателя, имеющая свои довольно веские основания. Не улучшает положения вещей и отдел фельетона, заполненный несколькими стихотворениями Пютмана, рецензиями или выдержками из более крупных произведений. Выпускаемый в качестве приложения «Wupperthaler Lesekreis» питается почти исключительно материалом журнала Левальда «Europa». Кроме того, выходит ещё эльберфельдский «Taglicher Anzeiger» вместе с «Fremdenblatt» — преемник «Dorfzeitung», не имеющий соперников по части душещипательных стихотворений и плохих острот, а также старый ночной колпак «Barmer Wochenblatt», у которого из-под беллетристической львиной шкуры беспрестанно выглядывают пиетистские ослиные уши.

Из прочих видов литературы проза лишена какой бы то ни было ценности; если отбросить теологические или, вернее, пиетистские статьи да несколько книжонок по истории Бармена и Эльберфельда, написанных весьма поверхностно, то от прозы ничего не останется. Но поэзия имеет большой успех в «благословенной долине», и изрядное число поэтов избрало эту долину своей резиденцией.

Вильгельм Лангевише, книготорговец в Бармене и в Изерлоне, пишет под именем В. Еманд^{164}; главное его сочинение — дидактическая трагедия «Вечный жид», которая, конечно, уступает обработке того же сюжета Мозеном. Как издатель он самый крупный среди своих вуппертальских конкурентов, что, впрочем, не так уж трудно, ибо двое из них, Хассель в Эльберфельде и Штейнхаус в Бармене, издают чисто пиетистские произведения. В его доме живёт Фрейлиграт.

Карл Август Дёринг, проповедник в Эльберфельде, — автор множества прозаических и поэтических сочинений; к ним приложимы слова Платена: «Они — поток, водой обильный, и никому его не переплыть»^[127].