Ненужность последнего замечания рассмешила меня самого. Камину пришлось пустить в ход самую суровую гримасу из своего репертуара, прежде чем капитан отряда и еще один солдат сдвинулись с места. Я провел их в пещеру и спиной почувствовал, как они напряглись, когда из недр шахты донесся нарастающий гул. Сделав несколько шагов вглубь, я знаком приказал остановиться. Молча мы наблюдали, как навстречу нам из глотки Темного Пути поднимается трепещущий огонек, – это шел Барнар с факелом. Постепенно мы смогли его разглядеть: факел он держал в одной руке, а другую положил на перекинутую через плечо веревку. За его спиной маячил расплывчатый силуэт вагонетки, которую он тянул по некрутому склону наверх.

Неподалеку от нас он остановился, обмотал веревку вокруг торчавшей из стены металлической балки и радостно помахал Чарналу рукой. Камину он сказал:

– Вот твой сын, Повелитель. – Держа факел над вагонеткой, он запустил в нее другую руку, приподнял связанного по рукам и ногам мальчика, которого мы удобно устроили на подушке из мотков троса, и посадил его. Теперь Камин мог ясно его видеть.

– Отец, – произнес мальчик. – Барнар вытащил меч.

– А вот и наша гарантия против любой подлости, которую ты замыслил. Обрати внимание, как туго натянута веревка. – И он прижал к ней клинок. – Склон здесь покатый, но длинный. Чуть что, и через секунду он уже будет лететь вниз. А там угол падения становится куда круче.

– Прежде всего, – обратился к Камину я, – Крючки Жизни. Здесь и сейчас.

Повелитель Кнута коротко кивнул Чарналу. Маг пошарил за пазухой, извлек оттуда клочок пергамента, прочел, беззвучно шевеля губами, и только потом положил ладонь мне на грудь и повторил заклинание вслух. Эти действия нисколько не уронили его в моих глазах. Вообще, во всем, что касается магии, я всегда предпочту честного работягу-педанта торопыге, который все делает на глазок. Сначала было ужасно больно, я даже подумал, что нас обманули. Но это крючок выходил из моего сердца, как проржавевший гвоздь из куска дерева, и то, что сначала показалось мне спазмом боли, на самом деле было трепетом облегчения. Когда Чарнал освободил от крючка и Барнара, мой друг взял у него кольцо власти и спрятал в карман.

Стоя у выхода из шахты, я показал Камину, где он должен поставить вьючных животных с заработанной нами платой и как далеко отвести солдат, прежде чем получит своего сына. Повелитель Кнута сверлил меня полным ненависти и презрения взглядом.

– Как хладнокровно вы, падальщики, распоряжаетесь жизнью беззащитного мальчика.

На мгновение я прямо-таки остолбенел от ярости. Слова, просившиеся на язык, вскипели в моей глотке и тут же умерли, ибо я понимал всю их бесполезность. Наконец я промолвил:

– Только одно скажу я тебе, о Повелитель Кнута, и ничего больше. Твоя плата за то, что мы сделали, – это не плата, а грабеж. Не подумай, что я придираюсь: мы сами запросили столько, сколько сможем унести, уходя от погони, если вдруг ты решишь вернуть свои денежки назад. Не надеюсь, что мои слова тебя в чем-то убедят, говорю это просто так, для твоего сведения: Барнар и я всегда будем считать, что ты и вся твоя родня в неоплатном долгу перед нами. А теперь давай поскорее избавим друг друга от взаимного присутствия, ибо, по правде говоря, меня от одного твоего вида тошнит.

Камин бесстрастно повернулся к нам спиной, потом вдруг остановился, словно что-то вспомнил, и, не оглядываясь, сделал презрительный жест в сторону Чарнала, точно велел ему убираться прочь. Маг подпрыгнул на месте, щелкнул каблуками в воздухе, а потом отвесил своему бывшему тюремщику торжественный поклон. Повелитель Кнута вышел на солнце – закатные лучи уже залили все вокруг пурпуром и золотом, – а мы трое, словно с того света, наблюдали из пещеры за тем, как, повинуясь его жестам, солдаты сворачивают лагерь и уходят.

Чарнал повернулся к нам.

– Я до сих пор не верю, что вы это сделали. И никогда не верил, что вам это удастся, разве только в моменты возбуждения, граничащего с безумием.

– В последнее время на нашу долю выпало изрядное количество возбуждения, граничащего с безумием, – ответил Барнар. – Мы тебе все расскажем по дороге к Шормутским Воротам.

Чарнал, улыбаясь, кивнул.

– Шормутские Ворота – это как раз то, что нужно. – Тут он повернулся к мальчику, словно впервые его заметил, и хотел было шагнуть к нему, но я его удержал.

– Лучше не надо, друг. Он в сильном шоке, как ты легко можешь вообразить.

Лицо мага омрачилось. Он серьезно покачал головой.

– Я думал об этом, когда представлял себе, что, может быть, вы его все-таки найдете. О том, что от него останется в психическом смысле после пребывания в таком плену. – Мы все трое уставились на мальчика, который, сидя в вагонетке, смотрел на нас темными испуганными глазами.

– Ну, что от него осталось, то мы и принесли, – прокомментировал Барнар. Ответ опечалил мага. Я был поражен, хотя великодушие волшебника никогда не вызывало у меня сомнений, – увидев в его глазах готовые пролиться слезы. Он выпрямился, прокашлялся, вздохнул и промокнул глаза краем рукава.

– Помню, однажды, – начал он, – меня посетило особенно отчетливое понимание сути натуры мальчика. В тот момент он как раз сидел и неохотно занимался каллиграфией верхнеархаического языка, переписывая раздобытое мною недавно заклинание. Он неоднократно говорил мне, что, имея на руках копию заклинания и представляя, как его читать, вполне доволен. Он просто не понимал, зачем нужно еще и уметь выводить все эти буковки.

И вот так, наблюдая за тем, как он, сгорбившись, копирует ненавистные закорючки и хмурится на свою собственную руку, я вдруг подумал: «Он до самоотверженности эгоистичен в своем честолюбии». А теперь, бедняжка, он и впрямь отвержен от самого себя.

Я стиснул плечо Чарнала.

– Не надо так переживать. Разум мальчика не пострадал, просто под давлением пережитого он временно как бы отстранен от происходящего.

Солнце зашло. Пока мы глядели из пасти Темного Пути на людей и животных, которые скорее плыли, чем шли в подернутой золотом лазури, нам казалось, что перед нами обрамленное камнем окно в необъятный океан света. Постепенно в их бесшумной толкотне начал проглядывать смысл: всадники исчезли, вместо них появились стреноженные животные, которые остановились у самого входа в пещеру. Трое из них были оседланы, к седельным лукам приторочены комплекты оружия, остальные несли только седельные мешки, порядком тяжелые, если судить по тому, как напряглись ноги животных.

Я кивнул Барнару. Он поднял мальчика из вагонетки, разрезал стягивавшие его веревки и поставил его между нами на пороге Темного Пути. Камин уже карабкался вверх по склону. Мы расступились и подтолкнули мальчика вперед.

Он сделал нерешительный шаг и поежился, точно хотел спрятаться от свежего воздуха, как будто его пронизывали вредные испарения.

– Отец, – произнес он при виде человека, который, раскинув руки, спешил к нему; голос его был до неестественности тонок, интонация неопределенно колебалась. – Я был с боншадой, отец. Я принадлежал ей. Я вдыхал воду и растворенный в ней черный дым.

Камин поравнялся с сыном и обхватил его за плечи. Как ни странно, взгляд мальчика был прикован не к нему, а к лунному диску, только что возникшему из-за горного хребта прямо напротив окровавленного участка горизонта, где совсем недавно умирало солнце. Отец, напуганный необъяснимым поведением сына, поспешил стиснуть его в объятиях.

Однако Повелитель Кнута отпрянул, едва успев обхватить мальчика руками. Тот стоял не шелохнувшись, но все его тело внезапно переменилось, выросло. Торс раздался вширь вдвое против прежнего, зато потерял целый дюйм в длину. Глаза стали больше, губы утонули в кучерявых зарослях рыжеватой бороды.

Камин неверными ногами сделал шаг назад; его расположившиеся в долине солдаты нерешительно потянулись за мечами, увидев, как Гильдмирт вытащит кинжал из ножен, болтавшихся на поясе Уимфорта, и распорол не дававшую ему вздохнуть тесную куртку мальчика снизу доверху. Затем он завел руку за спину и сделал два косых надреза на ткани, покрывавшей его плечи. После этого Пират перевел взгляд своих сливовых глаз на Камина, доброжелательно улыбнулся и сообщил: