– Смотри, – прошептала она и кивнула в сторону поляны.

Грым поднял глаза.

Перед ним ничего не было. Но по тому, как напряглось тело Хлои, он понял, что она не шутит.

Потом он тоже увидел.

В воздухе над поляной происходило какое-то колебание. Там дрожало неясное пятно. Дрожало не оно само, а деревья с другой стороны поляны – как бывает, когда смотришь через волны горячего воздуха в жаркий день. Сперва это казалось почти незаметным, но, чем дольше Грым вглядывался, тем страннее казались деревья в пятне – будто там были не настоящие стволы и ветки, а их отражение, искривленное в зеркальном коридоре.

– Видишь? – прошептала Хлоя.

– Ага.

– Что это?

– Сейчас, – сказал Грым.

Стараясь не дать Хлое выскользнуть, он захватил в кулак ком земли с травой, приподнялся и кинул его в дрожащий круг.

Лучше бы он этого не делал.

Вместо того, чтобы пролететь сквозь пятно, земля осыпалась вниз. Удар был совсем легким, но с пятном после него произошли совершенно поразительные изменения.

Оно за долю секунды стянулось к своему центру и исчезло. А на том месте, где оно только что было, возникла Смерть.

Грым сразу понял, что это она – словно ему уже показывали ее и объясняли, какой будет их последняя встреча. Он узнал ее и почти не испугался.

Смерть была матово-черной и походила на длинный приземистый мотоцикл – без колес, но зато со множеством несимметричных фар на носу. Некоторые были прозрачными, а другие белыми, как глаза слепца. На мотоцикле не было седока, но для смерти это казалось вполне нормальным. У смерти были короткие черные крылья, косо торчащие в стороны, а ее косо сбитое несимметричное тело состояло из множества плавно покачивающихся плоскостей – словно бы каких-то постоянно открывающихся и закрывающихся клапанов.

У смерти была даже татуировка – сходящиеся к носу красные стрелы, делавшие в середине фюзеляжа зигзаг. Под стрелами были мелкие значки, отмечавшие победы – большие и маленькие человеческие фигурки и какие-то цифры, очень солидные цифры. Сразу за цифрами на фюзеляже были закопченные стальные накладки, из которых торчали короткие жерла пушек. И еще смерть жужжала – но совсем тихо. Если бы Грым не вслушивался специально, он бы ни за что этого не заметил.

– Камера, – выдохнула Хлоя, и Грым понял, что Хлоя права.

Но это вовсе не значило, что он ошибся насчет смерти.

Он никогда не видел боевую телекамеру так близко. Только на картинках.

– Не дрожи ты так, – прошептала Хлоя. – Хотел бы убить, уже убил бы. Ему что-то нужно. Давай встанем, только медленно… И руки подними.

Стараясь не делать резких движений, Грым поднялся на ноги – и понял всю тяжесть своего положения. Хлое было просто: поднявшись, она просто оправила платье. А его штаны упали вниз, и он так и стоял, красный от стыда, глядя в бельма висящего перед ним черного мотоцикла.

Вдруг раздалась громкая музыка – это заиграли внешние динамики камеры.

Музыка была странной, совсем не оркской. Она была грозно-пронзительной, и напоминала о древности, забытой славе и смерти. Она играла целую минуту, не меньше – и к ее концу Грым почувствовал в груди такую отвагу, что нагнулся, натянул штаны и застегнул пуговицу.

Музыка стихла, и камера плавно качнулась в воздухе – словно указывая, куда идти. Грым нерешительно шагнул в этом направлении, и камера сразу же кивнула белым носом, совсем как выражающий согласие человек.

Грым сделал шаг, потом еще один. Камера переместилась вместе с ним.

– Он хочет, чтобы мы вышли на дорогу, – сказала Хлоя.

– Я понял, – ответил Грым. – А может, в лес убежим? Как он нас ловить будет среди деревьев?

Трудно было поверить – но камера будто услышала эти слова. Она повернулась к лесу, отделявшему поляну от дороги, и Грым увидел ее сложно-изогнутое узкое тело в профиль. На одном из стабилизаторов стала заметна желтая эмблема Бизантиума – двойная зеркальная «B», похожая на вертикально перечеркнутую восьмерку.

Раздался громкий треск. Камера окуталась дымом, и в лес понеслись какие-то очень быстрые красные нитки, оставляющие за собой дымный след. Там, где эти нитки сшибались со стволами, возникали желтые облака древесной трухи, и высокие старые деревья, словно перерубленные свечи, валились в разные стороны.

Потом камера перестала стрелять, повернулась к Грыму и Хлое и несколько раз повела в разные стороны носом – совсем как человек, отрицательно качающий головой. Когда она замерла, треск падающих стволов был еще слышен.

– Вот так будет ловить, – сказала Хлоя. – Понял?

– Понял, – ответил Грым сам не зная кому – камере или Хлое.

Теперь к дороге вела дымящаяся просека, и выбрать маршрут было нетрудно. Камера пропустила их вперед и поплыла следом.

Выйдя на дорогу, Грым и Хлоя остановились.

– А дальше? – спросил Грым.

– Сейчас объяснит, – предположила Хлоя.

Грым повернулся к камере.

Камера повела себя странно. Не отворачивая от них своих бельм, она поплыла вверх и вбок, в сторону солнца – и вдруг исчезла. Грым понял, что она опять включила камуфляж. Сразу стало непонятно, где она – никакого дрожания в воздухе различить было нельзя.

Грым несколько секунд вглядывался в небо.

– Может, она улетела? – предположил он.

Никто не ответил.

Грым повернулся и увидел, что Хлоя лежит на дороге, свернувшись аккуратным калачиком. Она выглядела безмятежно спящей, а из руки у нее торчала какая-то зеленая стрелка. Грым хотел нагнуться, а потом услышал щелчок, и что-то его укололо. Он увидел такую же зеленую стрелку, торчащую из своей груди. Он выдернул ее – за пластиковой ножкой была короткая гибкая иголка, такая тонкая, что даже не выступило крови.

«Ничего страшного», – подумал он.

Потом ему страшно захотелось сесть на дорогу, и не было никакой возможности противостоять этому желанию. А когда он сел, стало ясно, что надо лечь, и он лег.

Хлоя лежала рядом – он видел ее платье, плечо и часть лица. Ее глаза были открыты, но она смотрела в сторону.

Грым плохо понимал происходящее. Ему казалось, что надо немного собраться с силами, и можно будет встать. Надо было, чтобы кто-то помог, чуть подтолкнул, и тогда оцепенение отпустило бы. Но помощи не было.

Кажется, солнце успело немного переместиться по небу. А потом он почувствовал еще один укол, на этот раз в ногу, и паралич сразу прошел. Он повернул голову и увидел, что Хлоя тоже ожила.

Она уже почти встала, и вдруг получила такой удар в спину, что снова растянулась в пыли. Грыму показалось, будто солнце ушло за тучи. Он поднял глаза.

Закрывая полнеба, над ним нависли вооруженные всадники. За их спинами была целая кавалькада, которой Грым с Хлоей перекрыли путь.

Видимо, в ней ехал кто-то очень важный. Его охраняли конные ганджуберсерки из гарнизона Славы – седобородые богатыри с накладными пыльными дредами и короткими костяными трубками в зубах. Они были одеты в камуфляж с черными латами и вооружены тяжелыми копьями. Один из всадников только что ткнул Хлою в спину тупым концом копья – и теперь разворачивал его для удара острием. Берсерки убивали не думая, поэтому Грым замер от ужаса.

Но тут раздалась короткая команда, и берсерк опустил копье. Линия всадников расступилась, и они съехали с дороги.

– Встать!

Грым и Хлоя кое-как поднялись на ноги.

Перед ними был черный моторенваген – длинный и открытый, из самых дорогих. Такой мог быть только у очень важного вертухая. Но в нем сидели не глобальные урки, а мрачные правозащитники в черных плащах. Дальше стоял другой моторенваген – тоже черный, еще приземистей и внушительней, только закрытый. А еще дальше возвышался красный в золотых спастиках паланкин с чудотворным ликом Маниту, спрятанным за занавеской. Его держали потные силачи в бархатных шортах, по четверо на каждую ручку.

Верх второго моторенвагена плавно открылся, свернувшись в ракушку за сиденьями. К дверце сразу подскочил подпрыгивающий от рвения придворный секретарь из кастратов, наряженный в гербовое трико и маску петуха.