Не будь этот человек мне столь симпатичен, я бы отступился, но теперь, вполне понимая его состояние, решил настоять на своем. Извинившись, я без разрешения сел рядом с ним на плащ. Сеславин удивился, но не возразил.

– Мое лечение займет всего несколько минут, – сказал я. – К тому же вам ничего не нужно будет делать, просто лежите и отдыхайте.

– Я не могу терять время, – собравшись с силами, пробормотал он. – Если вы правы и Наполеон собирается обойти наши войска, мне нужно доложить об этом командующему.

– Вы этого не сможете сделать, если не приведете себя в порядок, – возразил я, – а теперь расслабьтесь и закройте глаза.

Думаю, будь у него немного больше сил, Сеславин послал бы меня вместе с моим «шаманством». Но в тот момент он уже не мог сопротивляться и закрыл глаза по вполне естественной причине, потеряв сознание. Мне это не мешало и я начал водить над его телом руками. Вокруг тотчас столпились зрители, наблюдая необычное лечение. Пока никто не вмешивался, видя, что я даже не касаюсь руками командира.

Как обычно бывает во время экстрасенсорного сеанса, лечение скоро начинает требовать от меня большого физического и нервного напряжения и чем тяжелей состояние больного, тем большего. Сеславин же оказался так плох, что спустя десять минут, я находился не в лучшем, чем он, состоянии и, теряя последние силы, вытянулся рядом с ним на плаще. Так мы и лежали рядышком, пока он не открыл глаза, удивленно оглядел своих склонившихся над нами встревоженных товарищей и, вдруг, порывисто сел. Те от неожиданности отпрянули, а капитан посмотрел на меня:

– Что случилось?

Ему никто не ответил. Да, собственно, и отвечать было нечего. Когда Сеславин оперся руками о землю и, отставив в сторону раненую ногу, встал без посторонней помощи, казаки и гусары дружно выдохнули из легких воздух.

– Ну, что стоите? – нарочито строгим голосом сказал командир. – Нужно проверить дорогу, сколько на ней войск и куда направляются. А ты, брат Редкий, – обратился он к гусарскому поручику, – вызови охотников и озаботься добыть языка, лучше офицера.

Партизаны разошлись выполнять приказ, и мы остались втроем, Сеславин, Матильда и я.

– Господин Крылов, это и было ваше лечение? – спросил он, совсем по-другому, чем раньше, глядя на меня. – Что вы со мной сделали?

– Ничего особенного, – ответил я, с трудом поднимаясь на ноги, – обычное знахарство. Просто передал вам часть своих сил.

– Будь я генералом, непременно наградил бы вас орденом, – усмехнувшись, сказал он. – Теперь же я только представлен в полковники и могу лишь пожать вашу руку. Вы меня очень обязали.

Он действительно снял перчатку и пожал мне руку. После чего явно счел вопрос исчерпанным, и озабоченно посмотрел в сторону недалекой дороги.

– Теперь мне нужно влезть на дерево и все увидеть самому, – решил он. – Если вы правы относительно планов неприятеля, то Кутузов должен знать об этом уже сегодня.

Уговаривать его так не рисковать я не мог по той причине, что проверялись мои сведения. Потому пожав плечами, предоставил ему самому решать, что делать.

– Братцы, – окликнул Сеславин стоящих невдалеке казаков, – приищите дерево с листвой, на которое можно влезть. Мне нужно сделать рекогносцировку.

Казаки без повторений и объяснений поняли, что от них хочет командир, и бросились в разные стороны выполнять приказ. А тот обратился ко мне:

– Если относительно Наполеона вы правы, то я сочту долгом доложить Светлейшему о вашей помощи!

– Спасибо, – поблагодарил я, – только это совершенно лишнее. Вряд ли Кутузов меня знает и поверит незнакомому человеку. К тому же я не служу и не ищу ласки начальства, Доставьте ему лучше хорошего языка, пусть сам его допросит. Единственно, что я могу гарантировать, это то, что сведения совершенно верные.

«И описаны во всех учебниках истории», мог бы добавить я, но, естественно, не добавил.

– Но ведь вы говорили с вице-королем Италии, и сами сможете рассказать командующему о планах неприятеля, – сказал Сеславин, которому, похоже, было неловко анонимно пользоваться моей информацией, присваивая этим себе все заслуги.

– Ну, своими планами Богарне со мной не делился, – ответил я, – в основном это догадки, которые вы сможете проверить. Нам же придется скоро вас оставить, у нас с мадам Пузыревой свои планы.

– Разве вы не будете вместе с нами выходить из окружения? – удивился капитан. – Думаю, для вас это будет самым безопасным!

– Нет, – вмешалась в разговор Матильда, – у нас с Алексеем Григорьевичем осталось незавершенное дело. Пока мы не получим удовлетворения, останемся здесь.

– Вы разве тоже воюете, мадам? – удивился Сеславин.

– Воюю и изрядно, – ответила она. – Нас пытались подло убить. Потому, пока мы не найдем и не накажем виновного в том человека, останемся здесь, хотя пусть тут соберется вся французская армия!

Мне очень не понравилось, что Матильда затеяла этот разговор. Не было никакой нужды втягивать партизана в наши дела, у него хватало забот со спасением Отечества. Однако француженка не спрашивала ни моего мнения, ни совета, что говорить, так что пришлось только согласно кивнуть.

Сеславин удивился и вопросительно посмотрел на нас обоих. Потом не удержался и спросил:

– Чем же вас так сильно не удовлетворили, что вы непременно хотите здесь остаться?

Пришлось исправлять ошибку подруги и вкратце рассказать ему нашу историю. Стараясь меньше упоминать мистику, я больше говорил о жестокой ловушке на невинных людей, гибели в доме женщин и стражников и внезапном пожаре. Сеславин слушал внимательно и, даже как-то напряженно. Думаю, что я бы воспринял такой рассказ более легкомысленно, слишком он напоминал плохой вымысел. Однако партизан, кажется, так не думал. Он даже уточнил название деревни, в которой жил Павел Петрович. Потом сказал нахмурившись:

– Мне кажется, я знаю, о ком вы говорите. Только я думал, что старик Погожин-Осташкевич давно умер.

Теперь уже мы с Матильдой смотрели на Сеславина во все глаза, почти не веря счастливому сечению обстоятельств, узнать, наконец, с кем нам предстоит иметь дело и как его отыскать. Капитан продолжил:

– Сын Погожина-Осташкевича Михаил учился вместе со мной в кадетском корпусе. Был очень добрым, благородным мальчиком. Отца его я видел всего один раз, он был еще не стар, но уже тогда необыкновенно суров. Миша перед ним трепетал, – Сеславин замолчал, погружаясь в воспоминания.

– Да, пожалуй, – после долгой паузы, продолжил он рассказ, – все совпадает. Их родовое имение Потапово, а Миша звался Михаилом Павловичем, так же как его императорское высочество. Это я точно помню. Мы еще в корпусе смеялись, что Погожины-Осташкевичи отец и сын, полные тезки императора и его младшего сына.

– А где он теперь? – волнуясь, спросила Матильда.

– Погиб уже после того, как я вышел из училища. Какая-то темная история, кажется связанная с его отцом…

Мы ждали, что он еще скажет, но тут прибежал казак и доложил, что поблизости нашлось подходящее дерево с оставшейся листвой. Сеславин, испросив у Матильды извинения, пошел следом за ним. После моего сеанса он даже меньше хромал, что я не замедлил про себя отметить. Мы же с француженкой остались со своими лошадьми.

– Что бы об этом думаешь? – спросила Матильда.

– Пока ничего, – пожал я плечами, – быть тезкой августейшей особы еще не смертный грех. Но, мне кажется, Сеславин знает что-то нехорошее об этом семействе, но не хочет говорить. Подождем, когда он освободится, может быть и расскажет. Как тебе он нравится?

Матильда сделала неопределенный жест рукой, скорее пренебрежительный, чем восторженный. Потом все-таки ответила:

– Мне кажется, его совсем не интересуют женщины. Обычный служака…

Характеристика оказалась исчерпывающая, особенно для командира партизанского отряда в тылу противника, в момент, когда решалась судьба державы.

– При его ранениях это не удивительно, – вступился я за Александра Никитича, – он же едва ходит!