Для меня все было ново — местность, люди, техника. Я присматривался к работе походного армейского штаба и самого маршала Блюхера.

Недалеко раздались один за другим несколько очень громких выстрелов.

— Какая пушка, по-вашему, стреляет? — спросил меня неожиданно Василий Константинович.

— Вероятно, калибром в сто двадцать миллиметров, — ответил я.

— Нет, вот это как раз и невероятно,— улыбнулся Блюхер.— Здесь таких пушек нет. Это бьет трехдюймовка. Но ничего,— как бы желая сгладить мой конфуз, сказал он.— Даже армейские товарищи иногда не могут по звуку определить калибр орудий: в горах это особенно трудно. И все-таки надо научиться.

Два дня я провел при штабе Блюхера. Мне бросилось в глаза, что, задерживаясь в городах и селах, маршал всегда интересовался жизнью населения, расспрашивал, как идут дела, а временами и журил кое-кого за недостатки.

Когда вернулись во Владивосток, в Доме Красной Армии и Флота состоялся разбор закончившихся учений. Блюхер разобрал их, можно сказать, по косточкам. Он критиковал моряков за то, что они подпускали «противника» слишком близко к нашим берегам, и требовал использования авиации и подводного оружия на предельных дистанциях. Особое внимание он обратил на действия самолетов и подводных лодок, а также торпедных катеров, которых было достаточно на Тихоокеанском флоте. Затем он перешел к разбору совместных операций армии и флота, придавая огромное значение их взаимодействию.

Опыт Великой Отечественной войны показал, насколько был прав талантливый полководец. В войне нет ничего более необходимого и более сложного, чем взаимодействие родов оружия и видов Вооруженных Сил. Чтобы правильно распределять между ними задачи, согласовывать планы совместных действий, надо еще в мирную пору много поработать. Во время учений некоторые оперативные ошибки еще можно исправить. Иное дело в боевых условиях: здесь каждый промах в opraнизации взаимодействия грозит тяжелыми последствиями.

В конце января 1938 года, когда я уже командовал флотом, меня вызвали в Хабаровск на совещание военных руководителей. На нем разбирались вопросы боевой подготовки, дисциплины, политико-морального состояния частей. Флотские вопросы почти не затрагивались, но мне было полезно послушать все выступления и познакомиться с людьми.

После совещания Блюхер пригласил меня к себе на квартиру; в тот вечер мы обстоятельно поговорили о флотских делах.

В большом кабинете на стене висела сухопутная карта всего Дальневосточного театра.

— Ну как, познакомились с флотом?

— Да, кое-что посмотрел.

Я рассказал о поездке в Советскую Гавань, Ольго-Владимирский район и соседние с Владивостоком бухты и заливы.

— Это вам не Черное море, — пошутил Василий Константинович. — Вот что такое наш Дальневосточный театр. — Маршал взял указку и подошел к карте.

На тысячи километров протянулись здесь наши сухопутные и морские границы. Ровная линия делила тогда остров Сахалин на советскую и японскую части. Курильская гряда, на которой хозяйничали японцы, простираясь от острова Хоккайдо на север до самой Камчатки, запирала нашему флоту выход из Охотского моря. Множество отдельных участков на советском побережье были еще заштрихованы в красно-желтый цвет. Это — рыбные концессии японцев, навязанные нам по договору. На ежегодных «торгах» мы отвоевывали их понемногу, но японцы упорно цеплялись за каждый метр нашего побережья.

С указкой в руках Блюхер продолжал путешествие вначале по сухопутным границам, остановившись на таких пунктах, как Чита, Куйбышевка, Благовещенск, Спасск Дальний, затем перешел к морским рубежам. Он очертил концом указки Камчатский полуостров, побережье Охотского моря, несколько задержался на Магадане, Охотске, Советской Гавани — в то время эти районы мы только начали обживать. Подробно рассказав о стратегическом значении Советской Гавани, он перешел к Ольго-Владимирскому укрепленному району.

— Этому району мы придаем особое значение,— сказал Блюхер и спросил меня, чем мы там располагаем.

Я достал из портфеля морскую карту и подробно рассказал, какие силы мы здесь имеем и что ожидаем в недалеком будущем.

В районы Ольга, Владимир, Тетюхе можно было в те времена добраться только летом, да и то в сухую погоду. Выручало в основном море, по которому доставляли туда все необходимое. Но противник был опасен именно со стороны моря, и реальное сопротивление ему могли оказать лишь морские силы. Поэтому мы, моряки, считали оборону Ольго-Владимирского района своим первостепенным делом.

Отойдя от карты, Василий Константинович сел в свое кресло.

— А теперь я вас слушаю. Как вы понимаете свои задачи в этой обстановке?

Сначала я дал оценку японскому флоту, могущему произвести самые крупные операции на море.

Очевидно, японцы считают Квантунскую армию своей основной силой в борьбе за Приморье, но, по всей вероятности, готовятся и к высадке десантов.

В те годы у нас еще не было достаточно ни сил, ни средств для надежной обороны морских рубежей. Действия подводных лодок на море и авиации в воздухе ограничивались временем и расстоянием. Поэтому мы могли сосредоточить свои силы лишь в районе сухопутных границ с Маньчжурией да неподалеку от Владивостока. А такие районы, как Сахалин, Камчатка, были защищены довольно слабо. Вслух мы об этом не говорили, но мысленно понимали друг друга и пришли к единому мнению: в первую очередь будем оборонять самые важные районы.

Последовательно по каждому району докладывал я о количестве кораблей — подводных и надводных, об авиации и береговых батареях. Блюхер меня не перебивал. Видимо, хотел составить правильное впечатление о новом, к тому же еще молодом командующем флотом.

Самым верным козырем моряков я считал подводные лодки. Их насчитывалось в ту пору около сотни. А это сила! Они могли атаковать любого противника в открытом море самостоятельно и во взаимодействии с авиацией. Но наиболее мощный удар по противнику мы могли нанести только при подходе его к нашим берегам, когда можно было привести в действие все доступные нам средства, вплоть до торпедных катеров, береговой обороны и авиации.

Мы перешли в соседнюю комнату. Было уже поздно. Из членов семьи маршала я никого не увидел. Только молодой адъютант появлялся на звонок Блюхера и снова исчезал за дверью.

За чаем мы уже не вели служебных разговоров. Маршал интересовался тем, как я устроился. Затем долго расспрашивал о событиях в Испании, в частности о действиях республиканского флота. Я рассказал о Северном походе эскадры республиканцев из Картахены в Кантабрику, в котором мне довелось участвовать, об обеспечении морских коммуникаций, по которым поставлялись грузы из Советского Союза. Судя по вопросам, Блюхер внимательно следил за войной в Испании и такие события, как разгром итальянского корпуса под Гвадалахарой, прекрасно знал.

— А Владимира Ефимовича Горева вы знали в Испании? — неожиданно спросил маршал.

Я перечислил всех, с кем из армейских товарищей мне приходилось встречаться там. С В. Е. Горевым я виделся несколько раз. Он как советский военный атташе прибыл в Мадрид в конце августа 1936 года вместе с нашим первым послом М. И. Розенбергом. Я прилетел несколькими днями позже: Именно Горев давал мне первые советы, о чем я уже писал. Откуда знал Блюхер Горева, я не поинтересовался. Не были ли они вместе в Китае? Не буду гадать…

— А ведь мне работать с моряками не впервые, — вдруг произнес Василий Константинович.

Я подумал, что он говорил о Тихоокеанском флоте и Амурской флотилии, которые так хорошо знал. Оказывается, он вспомнил гражданскую войну и моряков первого морского Кронштадтского полка, созданного из экипажей «Гангута» и «Петропавловска». Вместе с ними он сражался против колчаковцев на Урале и в Сибири.

Маршал посмотрел на часы и встал. Мы вернулись в его кабинет. Блюхер, не сказав ни слова по поводу моих взглядов на морскую войну, начал излагать свою точку зрения.

— Вы только ничего не записывайте, — попросил он, когда я взялся было за блокнот и карандаш.