Но малыш будто читал Сашенькины мысли:

– Маменька, ты не думай, я давно взрослый. Уже знаю, кто такие любовники.

Господи, помилуй! Княгиня чуть не споткнулась от неожиданности. Хорошо, Наталья Ивановна поддержала ее за руку. Кто, интересно, рассказал? Наверняка Татьяна, с нее станется.

Дочь, похоже, тоже имела доступ к материнским мыслям, потому что тотчас напустила на себя недоумение:

– Любовники? А кто это, Володенька?

Права, ох права Четыркина. Скоро настанет Сашенькин черед мучиться с дочкой.

– Любовники живут как муж с женой. Но не женаты, – объяснил Володя.

Ну и ну!

– А что значит живут? – невинным тоном подначила Таня.

Ее тоже следует выпороть.

– То и значит. Ругаются, как мама с папой.

Молодежь весело рассмеялась.

Сашенька поспешила переключить всеобщее внимание на Меншикова:

– Екатерина Первая процарствовала всего два года. После ее кончины перед Меншиковым встал вопрос: кого сажать на трон? Кто столь же послушно, как Екатерина, будет выполнять его волю? Дочь ее, Елизавета? Нет, чересчур своенравна. Другая дочь, Анна? Но она замужем в далекой Голштинии. Выбор пал на малолетнего сына убитого по приказу Петра Первого царевича Алексея. Шел ему двенадцатый год.

– Если он малолетний, я тогда какой? – пробурчал Володя, давно считавший себя взрослым и любивший при случае вворачивать фразу «давным-давно, в далеком детстве…».

Сашенька дернула сына за ухо, чтоб не мешал.

– Меншиков обручил Петра Второго со своей шестнадцатилетней дочкой Марией. Теперь, казалось светлейшему, император целиком в его власти. Но мальчишка оказался хитрецом. Заручившись поддержкой Долгоруких, сбежал от Меншикова и тотчас отдал приказ его арестовать. Александра Даниловича лишили всех званий и титулов, конфисковали поместья, в том числе Ораниенбаум, и вместе с семьей отправили в ссылку, сначала в Раненбург[59], а потом и вовсе в Сибирь. Там некстати началась оспа, от которой первый владелец Ораниенбаума умер.

– Ну что, айда в Верхний парк? – предложила Нина.

– Нет, – заныл Володя, – хочу домой, к Обормоту.

– Значит, в Верхний парк сходим завтра, – решила Сашенька. – Там я вам расскажу про второго владельца Ораниенбаума. Согласны?

– А поехали завтра в Кронштадт. На пароходе, – неожиданно выпалила Нина.

Что за девка! Нет бы сперва посоветоваться. Вдруг у Сашеньки другие планы? Княгиня набрала воздух, чтобы настоять на своем, но не тут-то было.

– Давайте! – Вскричал Женя. – Кто «за»?

Все подняли руки. Сашеньке пришлось улыбнуться и пролепетать:

– Какая чудная мысль…

Всю прогулку Сашенька ждала, что Нина заведет разговор про Урушадзе. Ведь давешний вопрос про Дмитрия Даниловича был лишь затравкой к обстоятельной и серьезной беседе, в ходе которой многое, если не все, прояснится в таинственном ограблении графа Волобуева.

– Александра Ильинична, можно вас на два слова? – сказала Нина, прощаясь возле домика.

– Конечно.

– У меня просьба.

– Какая?

– Проведите меня в тюрьму, – огорошила княгиню Нина.

Сашенька не ожидала, что так сразу, не таясь, не извиваясь, девица признается в связи с арестованным князем.

– Но зачем? – спросила она вкрадчиво.

– Я несовершеннолетняя, одну меня не пустят. Только со взрослым.

– Князя Урушадзе желаешь навестить?

– Да.

– Зачем?

– Ася попросила.

«Лжет», – поняла Сашенька.

– Почему бы ей самой к нему не сходить?

– Ее не пускают.

– Кто? – удивилась Сашенька.

– Граф Андрей.

Вот дура! Врала бы, да не завиралась. Сказала бы лучше, что Ася приболела.

– По какому праву? Ася замужняя дама.

– Но бесхарактерная. Как прикажут – так и поступит. До ареста ею муж руководил, теперь отец. Вам уже рассказали про ограбление?

– Твой отчим.

– Небось хвастался? Рассказывал, какой герой? Ненавижу его.

Ух и девица! Разве можно так про родителя, пусть и приемного?

Однако рацей[60] читать Сашенька не стала. Не ее это дело порочную девицу воспитывать. Еще, не дай бог, разозлится, и тогда Сашенька ничего не узнает.

– Давай Глеба Тимофеевича оставим в покое. Объясни лучше, почему граф Волобуев запрещает дочери видеться с мужем? Это ведь абсурд.

– Почему? После суда их все одно разведут[61].

– Разведут? Вовсе не факт. Как сама Ася решит. Она вправе не расторгать брак. А захочет, так и в Сибирь за мужем последует.

– Кишка у нее тонка для Сибири. Хотя клянется, что любит его.

Вот оно! Проговорилась. Слышали бы, с каким уничижением произнесла. Точно соперница.

– А ты в том сомневаешься? – с улыбочкой хищника, загнавшего жертву в угол, спросила Сашенька.

– Еще бы! Любовь – это когда для избранника готова на все, даже на преступление. Разве не так?

– Ну…

Спорить с сомнительным тезисом Сашенька не стала. Потому что и сама недавно ради мужа преступила закон. Вместо спора продолжила допрос. Казалось ей, что осталось всего чуть-чуть до момента, когда Нина будет вынуждена признаться.

– Но почему ты согласилась выполнить просьбу Аси, раз к ее чувствам относишься с таким пренебрежением?

– А я и не соглашалась. Вернее, Ася не просила. Я соврала, – призналась вдруг Нина. Спокойно, буднично, будто это и не грех. – Сама иду в тюрьму, по своей воле.

«Ах так, значит, играешься со мной. Ну я тебе покажу, кто здесь кошка, а кто мышка», – подумала княгиня и спросила:

– Но зачем? Тюрьма – не место для прогулок. Ты, верно, любишь князя?

Ожидала, что Нина покраснеет, разрыдается, бросится на грудь, начнет сбивчиво оправдываться… Но барышня удивленно приподняла бровь:

– Кого?

– Урушадзе.

– Вы в своем уме?

Она произнесла это столь грубо, с таким неподдельным удивлением, что Сашенька сразу и безоговорочно ей поверила. Даже на хамство не обиделась. Сама виновата.

Нина, правда, тут же извинилась:

– Ой, простите, ваше сиятельство.

– Ладно, – в который раз сорвалось с Сашиных уст словцо, с головой выдававшее ее купеческое происхождение. – Это ты меня прости, что подозревала тебя в недопустимых чувствах. Однако, если их нет, что ты в тюрьме позабыла?

Нина вздохнула:

– Урушадзе в беде. Ему грозит каторга. Его родня далеко, родственники жены отвернулись, друзей настоящих в Петербурге не нажил. Кто-то ведь должен ему помочь? Вот и пытаюсь.

Какие благородные слова. Если, конечно, не лжет.

Нет, но почему она постоянно подозревает в чем-то Нину? Почему не верит этой милой девушке? Неужели потому, что та равнодушна к ее сыну?

– Но чем ты можешь ему помочь? – с искренним недоумением спросила Сашенька.

– Хочу уговорить князя нанять адвоката. Урушадзе наотрез от него отказывается. Хочет защищаться сам. Представляете?

– Необдуманное решение. Против него улики, самовидец…

– И я про то. Но мне его не убедить. Никак! Потому вас и позвала.

– Но мы даже не знакомы, – удивилась Тарусова.

– Вы старше меня, авторитетней, опять же, княгиня. Им, горцам, важно, когда на равных.

– А что означает не убедить? – зацепилась за предыдущую фразу Сашенька. Хоть и ругала себя за предубежденность к Нине, червь сомнений грыз по-прежнему. – Уже бывала в тюрьме?

– Да, – призналась Нина.

– С кем, раз без взрослых не пускают?

– Простите, опять соврала, – так же буднично, будто за пролитое молоко, извинилась барышня. – Смотритель тамошний за полтинник кого хочешь впустит. Я подумала… решила… вас подтолкнуть.

– С какой такой стати?

– Вы – жена адвоката. Хорошего, но начинающего. Вашему Дмитрию Даниловичу нужны клиенты. Разве не так? Значит, сами и уговорите.

Сашеньку в который раз накрыла волна возмущения. Нет, с этой беспардонной девицей дел иметь нельзя. Хоть самые страшные подозрения и не подтвердились, общаться с ней не стоит. Ни Сашеньке, ни ее детям. Какое счастье, что Нина индифферентна к Евгению. Влюбись и она, Сашеньке пришлось бы запрещать им встречи. Какой бы трагедией это стало для романтического Жени.